Блез паскаль - биография, информация, личная жизнь. Краткая биография Блеза Паскаля

Что изобрел французский физик и математик, полемист и литератор, Вы узнаете из этой статьи.

Блез Паскаль открытия, изобретения, достижения

Блез Паскаль вклад в информатике

Будущий изобретатель родился в семье известного на то время математика. Поэтому в школу он не ходил, а учителей заменял ему отец. Тот привил ему любовь к математике и уже с раннего возраста мальчик мог совершать сложные вычисления. В возрасте 15 лет Паскаль общался с парижскими учеными на равных, обсуждая сложные задачи по математике. А через год юноша провел свое первое исследование, и стало ясно – его ждет блестящее будущее, а мир увидит нового математического гения.

Блез Паскаль решил облегчить работу отца, который занимал пост королевского и чиновника и задумал создать арифметическую машину. Целых три года длилась щепетильная работа над арифмометром. Счетная машина Блеза Паскаля прославила его на весь мир. Латунный небольшой ящик, который имел сложный механизм, выставили в Люксембургском дворце. Данное изобретения стало неким фундаментом для создания информатики, ведь его машина совершала автоматические исчисления, которые совершает сегодня современный компьютер.

Блез Паскаль изобретения которого назвали новым чудом света уже увлекся новой темой – атмосферным давлением. Ученый был уверен, что при помощи ртутного столбика в стеклянной трубке можно измерять погодные условия. Благодаря этому выводу, он сумел открыть законы давления жидкостей .

После смерти отца и некоторых событий в жизни, Паскаль решил уйти в монастырь. Однажды, находясь в своей келье, его ощутил жуткую зубную боль. И чтобы хоть как-то отвлечь себя от боли он начал размышлять о математической кривой. Подхваченный неведомым вдохновением, Паскаль принялся доказывать одну за другой теоремы. Он был первым, кто так близко подошел к созданию основ высшей математики , но, к сожалению, не успел этого сделать.

Блез Паскаль, краткая биография которого изложена в данной статье, - французский математик, физик, философ и мастер прозы. Он заложил основы современной теории вероятностей, сформулировал основной закон гидростатики и распространял религиозное учение познания Бога через сердце, а не разум. Его принцип интуитивизма оказал влияние на таких философов, как Жан-Жак Руссо и Анри Бергсон, а также на экзистенциалистов.

Краткая биография и открытия

Блез Паскаль родился 19.06.1623 в Клермон-Ферране, Франция. Его отец Этьен Паскаль председательствовал в местном налоговом суде. Его мать умерла в 1626 г. В 1631 г. семья переехала в Париж, где отец посвятил себя воспитанию и обучению детей. Сестра Блеза Жаклин (1625 г. р.) считалась вундеркиндом в литературных кругах, а сам он оказался не менее одаренным в математике.

Интересно, что определенный отрезок биографии Блеза Паскаля напоминает ранние годы жизни Лейбница. В 1640 г. он написал эссе о конических сечениях, основанное на его изучении классического труда Жерара Дезарга по синтетической проективной геометрии. Работа молодого человека имела большой успех в математических кругах и даже вызвала зависть великого французского рационалиста и математика Рене Декарта. Между 1642 и 1644 годами Паскаль задумал и построил вычислительное устройство «Паскалин», чтобы помочь отцу, в 1639 году назначенному местным администратором в Руане, в его налоговых расчетах. Машина рассматривалась современниками как основное достижение французского ученого, и не без оснований, поскольку в некотором смысле это был первый цифровой калькулятор - она работала с целыми числами. Значение этого вклада объясняет юношескую гордость, которая проявилась в посвящении машины в 1644 г. канцлеру Франции Пьеру Сегье.

Обращение к религии

До 1646 г. семья Паскаля придерживалась строго римско-католических принципов, хотя зачастую они являлись лишь заменой внутренней религии. Однако болезнь отца привела Блеза к более глубокой религиозности. Он познакомился с двумя учениками аббата Сен-Сирана, который был настоятелем монастыря Пор-Рояль. Последний дал Паскалю моральные и теологические представления о янсенизме и вызвал у него мысли о монастыре. Янсенизм являлся формой августинианизма в римско-католической церкви. Он отвергал свободную волю, принимал предопределеность и учил, что божественная благодать, а не добрые дела, является ключом к спасению. Центром распространения доктрины был монастырь в Пор-Рояле. Паскаль почувствовал необходимость обращения к Богу и убедил в этом свою семью. Его письма указывают на то, что в течение нескольких лет он являлся духовным советником своих родных, но его внутренний конфликт между мирской и аскетичной жизнью еще не был разрешен.

Изобретения и открытия

Вновь погруженный в свои научные интересы, он проверял теории Галилея и Евангелиста Торричелли (итальянского физика, который открыл принцип барометра). Для этого физик Блез Паскаль воспроизвел и усилил эксперименты по атмосферному давлению, создавая ртутные барометры и измеряя давление воздуха в Париже и на вершине горы у Клермон-Феррана. Эти испытания проложили путь для дальнейших исследований гидродинамики и гидростатики.

К сожалению, в краткой биографии Блеза Паскаля невозможно подробно рассказать обо всех его работах - здесь упомянуты лишь основные достижения французского ученого. Во время экспериментов он изобрел шприц и создал гидравлический пресс. Работа последнего была основана на принципе, впоследствии названном именем Паскаля: давление, производимое на жидкость, передается во всех направлениях независимо от области, к которой оно применяется. Его публикации по проблеме вакуума (1647-48) еще больше повысили его репутацию.

Когда он заболел от переутомления (а, возможно, и действия паров ртути), врачи посоветовали ему отвлечься. Но «мирской период» (1651-54) был, по сути, временем интенсивной научной работы, в течение которого он сделал ряд открытий. В физику Блез Паскаль внес свою лепту, написав трактаты о равновесии в жидких растворах, о весе и плотности воздуха, а в математику - работой об арифметическом треугольнике. А во фрагменте последнего труда De Alea Geometriae он заложил основы исчисления вероятностей.

Новая жизнь

К концу 1653 года французский ученый начал испытывать чувство вины по отношению к религии. «Ночь огня», интенсивное, возможно, мистическое «обращение», которое он испытал 23 ноября 1654 года, ознаменовала для него начало новой жизни. В январе 1655 г. Паскаль перебрался в Пор-Рояль, и хотя он никогда не стал отшельником, впоследствии он писал только по просьбе янсенистов и никогда больше не публиковался от своего имени. Две работы, по которым он в основном известен - «Письма к провинциалу» и «Мысли» - относятся к годам его жизни, проведенным в Пор-Рояле.

«Письма к провинциалу»

Блез Паскаль написал 18 писем в защиту Антуана Арно, оппонента иезуитов и защитника янсенизма, который предстал перед богословским факультетом в Париже за его противоречивые религиозные произведения. Они посвящены божественной благодати и этическому кодексу иезуитов. Ослабленная мораль, которой они учили, была уязвимым местом в их спорах с Пор-Роялем. Паскаль свободно цитирует иезуитские диалоги и дискредитирующие их цитаты из их собственных произведений, иногда в духе насмешек, иногда с негодованием. В двух последних письмах, посвященных вопросу о благодати, автор предложил примирительную позицию, которая позже позволила Порт-Ройалю подписать в 1668 г. соглашение о временном прекращении конфликта.

Значение «Писем»

«Письма к провинциалу» имели мгновенный успех. В первую очередь благодаря их форме, в которой напыщенная и утомительная риторика впервые сменили разнообразие, краткость и точность стиля. Как признал основатель французской литературной критики Николя Боало, они стали началом современной французской прозы. Отчасти их популярность в протестантских и скептически настроенных кругах базируется на силе их атаки на иезуитов. В Англии «Письма» получили наибольшее распространение, когда римский католицизм представлял угрозу для англиканской церкви. Тем не менее, они помогли католицизму стать сильнее - в 1678 г. Папа Иннокентий XI сам осудил половину утверждений, ранее осужденных Паскалем.

Таким образом, «Письма к провинциалу» сыграли решающую роль в содействии возвращению к внутренней религии и помогли обеспечить конечный триумф идей, изложенных в трактате Антуана Арно De la fréquente communion (1643), в котором он протестовал против идеи о том, что развратник может искупить продолжение греха частым причащением без покаяния - тезис, остававшийся почти неоспоримым, пока французская церковь не ощутила последствия отзыва в 1685 г. Нантского эдикта (который предоставил свободу вероисповедания французским протестантам). Если иезуиты представляли контрреформацию преимущественно своей ортодоксальностью и послушанием церковной власти, в «Провинциальных письмах» предлагался более духовный подход и подчеркивался союз души с мистическим телом христа через милосердие.

«Мысли»

Паскаль, наконец, решил написать труд о христианской апологетике как продолжение своих размышлений о чудесах и других доказательствах христианства. Работа осталась незавершенной. Между 1657 и 1658 гг. он составил большую часть заметок и фрагментов, которые редакторы опубликовали под неподходящим названием «Мысли». В «Апологии» Блез Паскаль показывает человека без благодати как непостижимую смесь величия и убожества, неспособных к истине или достижению высшего блага, к которому стремится его природа. Религия объясняет противоречия, которые, по мнению автора, философия и прагматизм неспособны разрешить, и поэтому ее следует любить и лелеять. Безразличие скептика должно быть преодолено следующим аргументом: если Бога не существует, веря в него, скептик ничего не теряет; но если он существует, скептик, веря в него, получает вечную жизнь. Паскаль настаивает на том, чтобы людей приходили к Богу только через Иисуса Христа, потому что живое существо никогда бы не познало бесконечное, если бы Иисус не спустился, чтобы оценить, насколько низко пал человек.

Во второй части работы автор применяет августинскую теорию аллегорической интерпретации библейских типов (фигуративов), делает обзор раввинских текстов, устойчивости истинной религии, деятельности Моисея и доказательств, касающиеся богоподобной роли Иисуса Христа; и, наконец, дает картину примитивной церкви и исполнения пророчеств.

Но вернемся к биографии Блеза Паскаля.

Последние годы жизни

Блез Паскаль вновь занялся наукой. Во-первых, «господа из Пор-Ройяля» сами попросили о его помощи в составлении «Элементов геометрии» (1657-58), и, во-вторых, ему было предложено опубликовать то, что он открыл о циклоидных кривых - предмете, над которым работали величайшие математики того времени. Новая известность дала ему чувство самоуважения, но с февраля 1659 года болезнь вернула его в прежнее настроение, и он написал «молитву за обращение», которую английские клирики Чарльз и Джон Уэсли, основавшие методистскую церковь, позже так высоко оценивали. Будучи едва способным к регулярной работе, Паскаль отдавал себя помощи бедным и вел аскетичную и молитвенную жизнь. Вместе с тем, он принимал участие в спорах, вызванных требованием церковных властей перед получением таинств подписывать документ, осуждающий 5 положений янсенизма. Разногласия с теологами Пор-Ройяля вынудили его отказаться от дискуссии, хотя он не разорвал отношения с янсенистами.

Блез Паскаль умер 19.08.1662 после перенесенной страшной боли, вероятно, от карциноматозного менингита, ставшего следствием злокачественной язвы желудка. Его поддерживал приходской священник, не являвшийся янсенистом.

Наследие

Физик, математик, красноречивый публицист и вдохновленная творческая личность был смущен обилием своих талантов. Предполагается, что слишком резкое изменение интересов Блеза Паскаля помешало ему обнаружить закономерности исчисления бесконечно малых. В некоторых местах «Писем к провинциалу» он рассматривает отношения людей с Богом так, как если бы они являлись геометрической задачей. Но эти соображения перевешивает то, что он извлек из множества своих дарований. Его религиозные тексты строги из-за его научной подготовки, а любовь Блеза Паскаля к фактам проявляется как в использовании множества цитат, так и в его решимости отказаться от энергичного метода нападения, который он так эффективно применил в своей «Апологии».

Из биографического очерка

Михаил Михайлович Филиппов (1858-1903) - русский писатель, философ, журналист, физик, химик, экономист и математик, популяризатор науки и энциклопедист. Учился на физико-математическом факультете Новороссийского университета, затем на юридическом факультете Петербургского университета. В 1892 получил степень доктора «натуральной философии» в Гейдельбергском университете.

Все наше достоинство - в способности мыслить. Только мысль возносит нас, а не пространство и время, в которых мы - ничто. Постараемся же мыслить достойно - в этом основа нравственности. (Блез Паскаль)

ПРЕДИСЛОВИЕ

О жизни и философии Паскаля было высказано много противоречивых мнений; и до сих пор еще трудно указать хотя бы одно исследование о Паскале, не имеющее характера либо защитительной речи, либо обвинительного акта. Даже в самое новейшее время французский академик Нурисон счел необходимым написать пространную «Защиту Паскаля» (Defense de Pascal) и ломать из-за него копья с писателями XVIII века. Это не помешало тому же Нурисону умалить значение научных открытий Паскаля, приписав одно из них внушению Декарта.

Что касается нас, то мы не задаемся целью ни обвинять, ни защищать. Паскаль был сыном XVII столетия и разделял недостатки своего времени. Если Ньютон, живший позднее Паскаля, мог писать примечания на Апокалипсис, лишенные всякого, даже литературного, значения, то и Паскалю можно было бы не вменять в вину подобных богословских упражнений. Но надо обладать. слишком большою смелостью, чтобы не признать за Паскалем совершенно определенного и весьма почетного места в истории философии и в истории развития христианства. Одной борьбы Паскаля с иезуитами достаточно для обеспечения ему благодарности потомства. Как философ Паскаль представляет в высшей степени своеобразное соединение скептика и пессимиста с искренно верующим мистиком; отголоски его философии можно встретить даже там, где их менее всего ожидаешь. Многие из блестящих мыслей Паскаля повторяются в несколько измененном виде не только Лейбницем, Руссо, Шопенгауэром, Львом Толстым, но даже таким по-видимому противоположным Паскалю мыслителем, как Вольтер. Так, например, известное положение Вольтера, гласящее, что в жизни человечества малые поводы часто влекут за собою огромные последствия, навеяно чтением «Мыслей» Паскаля. Паскаль говорит, например, что все результаты политической деятельности Кромвеля погибли оттого, что в его мочевой пузырь попала песчинка, и это повлекло за собой каменную болезнь. Вольтер в свою очередь заявляет, что все крайние революционные действия Кромвеля были вызваны состоянием его пищеварения. Подобных далеко не случайных аналогий между Паскалем и Вольтером можно было бы привести десятки. Весьма многие аргументы Вольтера против иезуитов взяты им у Паскаля, и можно даже сказать, что Вольтер относится гораздо снисходительнее к «достопочтенным отцам», чем Паскаль,

Иезуиты предавали Паскаля анафеме; некий отец Гардуен произвел его даже в атеисты. Янсенисты сделали из него своего святого; философы XVIII века провозгласили Паскаля полупомешанным. Те и другие не издавали, а искажали его сочинения, причем янсенисты вычеркивали все, что им казалось неблагочестивым, а Кондорсе и другие писатели прошлого столетия старались выбросить все слишком благочестивое.

В одном сходились почти все писавшие о Паскале: все удивлялись разнообразию, силе и чрезвычайно раннему развитию его гения. Кондорсе, насмехаясь над исповедью Паскаля, которую он первый прозвал «амулетом», написал, однако, похвальную речь научным его открытиям. Вольтер счел необходимым переиздать «Мысли» Паскаля, снабдив их в виде противоядия своими примечаниями. Суждения Вольтера о Паскале, впрочем, настолько любопытны, что не мешает привести их хотя бы в извлечениях. Посмеявшись самым жестоким образом над оптимизмом в своем «Кандиде», где досталось Лейбницу, Вольтер с таким же остроумием обрушился на пессимизм Паскаля, сказав об этом философе: «Этот благочестивый человеконенавистник, возвышенный Гераклит, думающий, что в этом мире все – одно только несчастие и преступление».

«Мне кажется, – писал Вольтер в своих примечаниях к “Мыслям” Паскаля, – что общий дух произведений Паскаля – изображение человека в самом ненавистном свете; он с ожесточением рисует нас всех злыми и несчастными; он пишет против человеческой природы почти так же, как писал против иезуитов. Он приписывает сущности нашей природы то, что принадлежит лишь известным людям, и самым красноречивым образом поносит человеческий род. Я осмеливаюсь принять сторону человеческого рода против этого возвышенного человеконенавистника; я смею утверждать, что мы вовсе не так злы и не так несчастны, как полагают».

В другом месте Вольтер пытается не только опровергнуть Паскаля, но и объяснить причины его пессимизма. «Мысли» Паскаля, говорит Вольтер, принадлежат не философу, а энтузиасту. «Если бы книга, задуманная Паскалем, была построена из таких материалов, это было бы чудовищное здание, сооруженное на песке. Но он не мог соорудить его не только по недостатку знаний, но и потому, что в последние годы его недолгой жизни мозг его расстроился». Ссылаясь на показания Лейбница и других писателей, Вольтер пытается доказать, что Паскаль в последние пять-шесть лет своей жизни был полупомешанным, причем замечает: «Эта болезнь нисколько не более унизительна, чем горячка или мигрень. Если великий Паскаль был поражен ею, то ведь это Самсон, потерявший свои силы. Из всех этих вечных диспутантов один Паскаль остается, потому что он один был человеком гениального ума. Он один стоит на развалинах своего века».

Этот взгляд на Паскаля, подкрепленный блестящими изречениями Вольтера и других энциклопедистов XVIII века, был в продолжение долгого времени господствующим. Он всецело отразился в замечательном для своего времени исследовании, написанном в сороковых годах настоящего столетия врачом Лелю: автор этой работы весьма искусно сопоставил все известные в его время факты, так или иначе свидетельствующие о ненормальности душевного состояния Паскаля. К тому же взгляду отчасти склоняется и французский философ Кузен, весьма часто порицающий мнения Паскаля, но оправдывающий их болезнью этого великого человека.

Совершенно противоположный взгляд развивается во Франции целым рядом писателей, начиная с янсенистских богословов и кончая Сент-Бевом и академиком Нурисоном. Для них нравственно-философское учение Паскаля является чистейшим выражением христианства, и, охотно допуская какие угодно промахи Паскаля в личной жизни или даже в области науки, они не дозволяют ни малейшего посягательства на Паскаля как на автора «Мыслей», являющихся программою задуманной им апологии христианства.

Все эти защитительные и обвинительные речи имели свое значение в XVII и в XVIII веке, но давно пришла пора отнестись к жизни и деятельности Паскаля с полной объективностью; а при таком беспристрастном взгляде нельзя не увидеть, что как адвокаты, так и прокуроры его впадали в явные преувеличения.

Что касается болезни Паскаля, то, во-первых, никак нельзя считать эту болезнь помешательством. В XVIII веке – и еще более теперь, в конце XIX – слишком часто смешивали и смешивают всякого рода экстазы с сумасшествием; были попытки даже провести полную аналогию и установить тесную связь между всякого рода гениальностью и помешательством. Паскаль был постоянно болен, но помешанным его нельзя назвать ни в один период его жизни, даже тогда, когда он находился под влиянием сильнейшего религиозного экстаза. Сверх того, болезни Паскаля во многих случаях были никак не причиною, а следствием его чрезмерной и в этом смысле ненормальной умственной деятельности. Человек, обладавший такою поразительною силою воли, какую мы увидим у Паскаля, никак не мог подчиняться влиянию дурного пищеварения в такой степени, чтобы этому влиянию можно было приписать все направление его философии. Одно несомненно, это тот факт, что постоянная болезнь, затруднив научные работы Паскаля, направила его ум слишком исключительно к другой области, и только в этом смысле можно сказать, что болезнь Паскаля сделала его из физика мистиком. Это влияние болезни признавал он и сам, на что не раз указывал в своих сочинениях.

Но, отвергая слишком односторонние суждения философов XVIII века, еще труднее принять точку зрения тех писателей, для которых Паскаль является недосягаемым нравственным авторитетом и которые готовы забыть о его истинных заслугах, лишь бы признать в нем великого религиозного проповедника. Это обратная и, пожалуй, еще менее основательная крайность.

ДЕТСТВО ПАСКАЛЯ

Дом Паскалей в Клермоне

Блез Паскаль, сын Этьена Паскаля и Антуанетты, урожденной Бегон, родился в Клермоне 19 июня 1623 года.

Вся семья Паскалей отличалась выдающимися способностями. Отец Паскаля, человек высокообразованный, знал языки, историю, литературу и был хорошим математиком; старшая сестра Блеза, Жильберта, была одною из ученейших женщин своего времени и занималась под руководством отца математикой и латынью; ей же принадлежит самая полная современная биография ее знаменитого брата. Младшая сестра Паскаля, Жаклина, отличалась поэтическим и сценическим талантом. Что касается самого Паскаля, он с раннего детства обнаруживал признаки необыкновенного умственного развития.

Любопытный факт, относящийся к младенческим годам Паскаля, сообщается в краткой биографической заметке, составленной племянницей Паскаля, дочерью его старшей сестры, также унаследовавшей литературные склонности семьи.

Когда Паскалю исполнился год, с ним, по словам его племянницы, приключилось «нечто необыкновенное». Мать Паскаля была женщина очень молодая, но тем не менее весьма серьезная. Она была «очень набожна и весьма щедра к бедным» – черты, которые мы впоследствии встретим у самого Паскаля. В Клермоне жила, между прочим, одна бедная женщина, которую все считали ведьмой; но мать Паскаля не была суеверна, смеялась над бабьими сплетнями и продолжала подавать этой женщине милостыню. Однажды с маленьким Паскалем приключилось странное нервное расстройство, вроде припадка падучей болезни. Болезнь эта сама по себе была в то время весьма распространена между детьми и получила даже особое название (в Париже ее называли tomber en chartre), но у Паскаля нервные припадки сопровождались особого рода водобоязнью: один вид воды вызывал у него конвульсии. Сверх того, у маленького Паскаля было замечено следующее: годовалый ребенок ревновал мать к отцу. Он очень любил, когда отец и мать ласкали его порознь; но стоило отцу приласкать при нем мать или даже подойти к ней, ребенок начинал кричать, с ним делались судороги и он впадал в совершенное изнеможение.

Все знакомые и приятели Паскалей были твердо уверены, что ребенок околдован и что его сглазила ведьма. Родители Паскаля сначала смеялись над этим мнением, но состояние ребенка ухудшалось, и наконец сомнения отца Паскаля поколебались. Чтобы убедиться окончательно в виновности или невиновности ведьмы, Этьен Паскаль призвал женщину в свой кабинет и стал ее допрашивать. Женщина приняла вид угнетенной невинности. Тогда отец Паскаля переменил тон.

– Я знаю, что ты околдовала моего ребенка, – сказал он, – и если ты сейчас же не сознаешься в вине, я доведу тебя до виселицы.

Тогда мнимая колдунья бросилась на колени и стала каяться так чистосердечно, что наконец сам Этьен Паскаль поверил ей; а хитрой женщине только этого и было надо. Она рассказала, что будто бы желала околдовать ребенка в отместку за то, что Паскаль, занимавший должность по финансовому ведомству, отказался от ходатайства по ее тяжебному делу, которое оказалось неправым.

– Чтобы отомстить вам, – сказала женщина, – я наговорила на вашего ребенка смерть.

Испуганный не на шутку отец воскликнул:

– Как! Неужели мой ребенок должен умереть?

– Есть только одно средство, – сказала женщина, – надо, чтобы кто-нибудь другой умер за него.

– Нет, – ответил Этьен Паскаль, – я не хочу, чтобы кто-либо другой пострадал за меня или даже за моего ребенка.

– Не тревожьтесь, – возразила старуха, – я могу перенести его жребий на какое-либо животное.

Этьен Паскаль предложил лошадь, но женщина удовольствовалась кошкой, которую «заговорила» самым первобытным способом, а именно, выбросила из окна и разбила ей голову. Затем она приложила ребенку какую-то припарку к животику. Когда отец Паскаля возвратился домой со службы, он застал всех домашних в слезах, а ребенок лежал как мертвый. Отец выбежал из комнаты и, встретив на лестнице мнимую ведьму, дал ей такую пощечину, что женщина скатилась со ступеней. Нисколько не смутившись, она встала и сказала, что ребенок жив и «отойдет» до полуночи. Действительно, маленький Паскаль «отошел», но когда отец приблизился, в виде опыта, к матери, ребенок опять стал метаться и кричать, и только через несколько недель эта странная ревность прошла. Тем не менее все уверовали в чудесную силу ведьмы.

Маленький Паскаль потерял мать, когда ему было всего три года, и эта утрата во многих отношениях определила его судьбу. Паскаль был единственным сыном у своего отца, и последнее обстоятельство вместе с удивительными способностями ребенка побудило отца много заниматься его умственным воспитанием; но из-за отсутствия матери физический уход за ребенком был плох, и еще в детстве Паскаль не отличался крепким здоровьем.

Паскаль никогда не посещал никакой школы и не имел другого учителя, кроме своего отца.

В 1631 году, когда маленькому Паскалю было восемь лет, его отец переселился со всеми детьми в Париж, продав по тогдашнему обычаю свою должность и вложив значительную часть своего небольшого капитала в Отель де-Вилль.

Имея много досуга, отец почти исключительно занялся умственным воспитанием сына.

Сестра Паскаля уверяет, что отец всячески старался умерить пыл ее брата к занятиям. Отчасти это справедливо – но только по отношению к самым ранним отроческим годам Паскаля.

В те времена нередко обучали латыни восьмилетних детей, но отец Паскаля решил начать с ним латынь, когда мальчику исполнится двенадцать лет, а тем временем преподавал ему общие правила грамматики и, насколько можно судить по немногим имеющимся сведениям, преподавал гораздо более толково, чем тогдашние школьные учителя.

Маленький Паскаль отличался замечательной понятливостью и любознательностью. Отец часто рассказывал ему вещи, могущие поразить воображение ребенка, но Блез тотчас доискивался объяснения и никогда не довольствовался плохим или неполным ответом. У него была замечательная способность отличать истину от лжи. Если Паскаль сознавал неправильность объяснения, он старался придумать свое собственное. Однажды за обедом один из гостей ударил ножом по фаянсовой тарелке, причем раздался протяжный музыкальный звук, но, как только на тарелку положили руку, звук оборвался. Паскаль удивился и потребовал объяснения. Не получив его, он сам стал делать опыты и составил о них заметки, дав им громкое название «Трактат о звуках». В то время Паскалю было двенадцать лет. Еще раньше произошло событие, обнаружившее изумительные математические способности его.

Отец Паскаля сам много занимался математикой и любил собирать у себя в доме математиков. Но, составив план занятий сына, он отложил математику до тех пор, пока сын не усовершенствуется в латыни. Зная любознательность Блеза, отец тщательно прятал от него все математические сочинения и при нем никогда не вел с друзьями математических бесед. Когда мальчик просил учить его математике, отец обещал это в виде награды в будущем. Юный Паскаль просил отца объяснить, по крайней мере, что за наука геометрия? «Геометрия, – ответил отец, – есть наука, дающая средство правильно чертить фигуры и находить отношения, существующие между этими фигурами».

Двенадцатилетний мальчик задумался над этим определением. Размышления овладели им до такой степени, что в часы отдыха, находясь в зале, где он обыкновенно играл, Паскаль стал заниматься черчением фигур, даже не зная их настоящих названий. Он рисовал углем прямые линии, называя их «палками», чертил круги, стараясь сделать их по возможности правильными, и называл их «кольцами»; затем стал доискиваться, какие пропорции существуют между фигурами и частями фигур. Ища доказательств найденных им путем измерения свойств, Паскаль составлял свои теоремы и аксиомы и мало-помалу дошел до тридцать второй теоремы первой книги Евклида, гласящей, что сумма внутренних углов треугольника равна двум прямым углам.

Как раз в тот момент, когда Паскаль оканчивал доказательство этой теоремы, в комнату вошел отец, ничего не подозревавший о занятиях сына. Сын, в свою очередь, был так погружен в размышления, что долго не замечал присутствия отца. Трудно сказать, кто из двух был более ошеломлен: сын ли, застигнутый врасплох за недозволенным занятием, или отец, увидевший нарисованные сыном фигуры. Но изумлению отца не было предела, когда сын сознался, что старается доказать основное свойство треугольника.

– Каким образом ты додумался до этого? – спросил наконец отец.

– А вот как: я нашел сначала вот что, – и сын привел теорему, касающуюся свойств внешнего угла треугольника. – А это я узнал вот как, – и последовал ряд доказательств. Идя таким путем и говоря, например, что «две вместе взятые палки в фигуре из трех палок длиннее третьей палки», юный Паскаль объяснил отцу все открытые им свойства «палок и колец» и наконец дошел до своих определений и аксиом.

Отец Паскаля был не только удивлен, но испуган силою этого детского ума. Не ответив сыну ни слова, он вышел из комнаты и отправился к своему приятелю Ле Пальеру, человеку ученому и расположенному к его семье. Видя крайнее волнение отца Паскаля, заметив у него даже слезы на глазах, Ле Пальер испугался и просил сказать скорее, что случилось?

– Я плачу не от огорчения, но от радости, – сказал Этьен Паскаль. – Вы знаете, как тщательно скрывал я от моего сына книги по математике, чтобы не отвлечь его от других занятий, но посмотрите, что он сделал.

И счастливый отец повел к себе Ле Пальера. Тот был изумлен не менее самого отца и сказал:

– По моему мнению, нельзя долее держать этот ум взаперти и скрывать от него эту науку. Надо сейчас дать ему книги.

Отец Паскаля дал сыну Евклидовы «Начала», позволив читать их в часы отдыха. Мальчик прочел Евклидову «Геометрию» сам, ни разу не попросив объяснения. Не довольствуясь прочитанным, он дополнял и сочинял. Можно поэтому сказать без всякого преувеличения, что Паскаль вторично изобрел геометрию древних, созданную целыми поколениями египетских и греческих ученых. Это факт беспримерный даже в биографиях величайших математиков. Клеро на восемнадцатом году жизни писал замечательные трактаты, но он имел хорошую подготовку, да и восемнадцать лет не то, что двенадцать. Способности одного из величайших математиков всех времен – Ньютона развились сравнительно поздно. Из всех великих ученых Паскаль более кого бы то ни было имеет право на титул преждевременно развившегося и столь же преждевременно погибшего гения.

ПЕРВЫЕ НАУЧНЫЕ РАБОТЫ

Блез Паскаль в юности. Рисунок Ж. Дома

Собрания, проходившие у отца Паскаля и у некоторых из его приятелей, например у Мерсенна, Роберваля, Каркави и других, приняли характер правильных ученых заседаний. Раз в неделю математики, примыкавшие к кружку Этьена Паскаля, собирались, чтобы читать сочинения членов кружка, предлагать разные вопросы и задачи. Иногда читались также присланные заграничными учеными записки. Деятельность этого скромного частного общества или, скорее, приятельского кружка стала началом будущей славной Парижской академии. В 1666 году, уже по смерти обоих Паскалей, французское правительство официально признало существование общества, успевшего приобрести прочную репутацию во всем ученом мире.

С шестнадцатилетнего возраста молодой Паскаль также стал принимать деятельное участие в занятиях кружка. Он был уже настолько силен в математике, что овладел почти всеми известными в то время методами, и среди членов, наиболее часто доставлявших новые сообщения, он был одним из первых. Не только его отец, но и гордый, завистливый математик Роберваль (изобретатель известных весов) и другие члены кружка удивлялись способностям юноши. Силен был Паскаль и в критике чужих произведений. Очень часто из Италии и Германии присылались задачи и теоремы, и если в присланном была какая-либо ошибка, Паскаль одним из первых замечал ее.

Шестнадцати лет Паскаль написал весьма замечательный трактат о конических сечениях (то есть о кривых линиях, получающихся при пересечении конуса плоскостью, – таковы эллипс, парабола и гипербола). От этого трактата, к сожалению, уцелел лишь отрывок. Родственники и приятели Паскаля утверждали, что «со времен Архимеда в области геометрии не было сделано подобных умственных усилий» – отзыв преувеличенный, но вызванный удивлением к необычайной молодости автора. Некоторые открытые Паскалем теоремы действительно весьма замечательны. Паскалю советовали тогда же напечатать это сочинение, но он откладывал, быть может, потому, что хотел создать нечто более замечательное. Сестра его уверяет, что брат поступил так из скромности, хотя это довольно сомнительно, потому что излишняя скромность явилась у Паскаля лишь в конце жизни.

Гордясь необыкновенными способностями сына, старший Паскаль почти не вмешивался в его математические работы, в которых сын вскоре опередил отца; но отец продолжал заниматься с Паскалем древними языками, логикой и физикой, которая в то время считалась не столько опытной наукой, сколько частью философии.

Усиленные занятия вскоре подорвали и без того слабое здоровье Паскаля. В восемнадцать лет он уже постоянно жаловался на головную боль, на что первоначально не обращали особого внимания. Но окончательно расстроилось здоровье Паскаля во время чрезмерных работ над изобретенной им арифметической машиной.

Общий вид арифметической машины

Восемнадцати лет Паскаль сделал одно из остроумнейших механических изобретений, весьма важное и любопытное с теоретической точки зрения, хотя и не оправдавшее всех надежд юного изобретателя. Уверяют, что поводом к этому изобретению было назначение его отца в Руан на должность, требовавшую обширных счетных занятий: желая облегчить труд отца, Паскаль и придумал свою счетную машину. Машина эта замечательна особенно в том отношении, что изобретением ее Паскаль доказал возможность замены не только физического, но и умственного труда чисто механическими приспособлениями. Это изобретение укрепило в Паскале мысль, внушенную ему учением Декарта об автоматизме животных, мысль, состоящую в том, что наш ум действует автоматично и что некоторые сложнейшие умственные процессы по существу не отличаются от процессов механических. Теория «рефлексов головного мозга» была, таким образом, известна отчасти еще в XVII столетии.

Придуманная Паскалем машина была довольно сложна по устройству, и вычисление с ее помощью требовало значительного навыка. Этим и объясняется, почему она осталась механической диковинкой, возбуждавшей удивление современников, но не вошедшей в практическое употребление.

Паскаль работал три года над усовершенствованием своей машины, от которой ждал чудес. Он перепробовал более пятидесяти различных моделей. Окончательная модель до сих пор хранится в Парижской консерватории искусств и ремесел. Она имеет вид латунного ящика длиною в пол-аршина.

Как вредно отразилась работа над этим изобретением на состоянии организма Паскаля, видно из его собственных слов, что с восемнадцатилетнего возраста он не помнит ни одного дня, когда бы мог сказать, что был вполне здоров.

Желая предупредить невежественные подделки своей машины, Паскаль выхлопотал королевскую привилегию, которая была дана ему в самых лестных выражениях. Арифметическая машина Паскаля чрезвычайно удивляла его современников, в чем можно убедиться, между прочим, из одного современного стихотворного описания, где сказано, что множество дам и мужчин высшего круга стекались в Люксембургский дворец, чтобы посмотреть на это удивительное изобретение «французского Архимеда».

НАЧАЛО ИЗВЕСТНОСТИ

Арифметическая машина Паскаля

Со времени изобретения Паскалем арифметической машины имя его стало известным не только во Франции, но и за ее пределами. Хотя сестра Паскаля и уверяет в биографии своего брата, что он в восемнадцать лет нисколько не жаждал славы, но это утверждение находится в противоречии с действиями самого Паскаля, который старался оповестить о своем изобретении всех кого мог и, например, написал об этом письмо известной шведской королеве Христине, эксцентричной дочери Густава Адольфа, занимавшейся науками, пригласившей к себе Декарта и возбуждавшей восторги современников своею молодостью и красотою еще более, чем ученостью.

Имя Паскаля не могло оставаться неизвестным также и Декарту, тем более что многие из членов кружка, в котором состояли оба Паскаля, отец и сын, многие из ближайших друзей Паскаля-отца были отъявленными противниками Декарта. В особенности враждовал с Декартом Роберваль, плохой философ, но искусный спорщик. Можно даже сказать, что молодой Паскаль послужил невольным виновником усиления разлада, и без того существовавшего между Декартом и учредителями будущей Французской академии.

Еще до изобретения Паскалем арифметической машины, когда шестнадцатилетний Паскаль написал трактат о конических сечениях, Декарту об этом было сообщено как об особом чуде. Декарт, никогда ничему не удивлявшийся, с трудом мог скрыть свое изумление, не хотел верить и пожелал лично ознакомиться с трактатом Паскаля. Когда ему был доставлен список, Декарт, прочитав несколько страниц, сказал: «Я так и думал, этот юноша учился у Дезарга; у него есть способности, но отсюда еще далеко до тех чудес, которые о нем рассказывают».

Необходимо заметить, что в сохранившемся отрывке из трактата Паскаля юный автор сам упоминает о лионском математике Дезарге, замечая, что многим обязан его сочинениям. Тем не менее, отзыв Декарта о юношеских работах Паскаля грешит излишнею суровостью. Декарт не мог не видеть, что Паскаль не ограничился подражанием Дезаргу, но открыл много в высшей степени замечательных теорем, из которых одна, названная им «мистическим шестиугольником», составляет весьма крупное приобретение для науки. Пристрастный отзыв Декарта, первого философа того времени, вероятно, весьма чувствительно задел юного математика; еще более были раздражены приятели отца Паскаля, и Роберваль с тех пор не упускал ни одного случая насолить Декарту.

Борьба между школою Декарта, или так называемыми картезианцами, и учредителями Французской академии, группировавшимися подле Паскаля, усилилась, когда двадцатилетний Паскаль предпринял ряд физических опытов, имевших целью продолжить исследования Торричелли и других учеников Галилея.

Прежде чем перейти к этой эпохе в жизни Паскаля, необходимо рассказать эпизод, характеризующий нравы того времени и имевший значительное влияние на судьбу всей семьи Паскалей.

Еще в декабре 1638 года тогдашнее французское правительство, разоренное войнами и казнокрадством, придумало довольно простой способ увеличения своих средств, а именно урезало ренты, получавшиеся с капиталов, вложенных в Отель де-Вилль. В числе получавших ренту был отец Паскаля. Владельцы рент стали громко роптать и собирать сходки, на которых открыто порицали правительство. Отец Паскаля считался одним из вожаков этого движения, что весьма правдоподобно, так как он вложил в Отель де-Вилль почти все свое состояние. Так или иначе, но всемогущий кардинал Ришелье, не терпевший ни малейших противоречий, отдал приказ арестовать Этьена Паскаля и посадить его в Бастилию. Паскаль-отец, заблаговременно предупрежденный одним верным другом, сначала прятался в Париже, а затем тайно бежал в Оверн. Его знаменитому сыну было в то время лишь пятнадцать лет. Можно себе представить отчаяние детей! Но неожиданно дело приняло новый оборот. Кардиналу Ришелье вдруг пришла фантазия приказать, чтобы в его присутствии была разыграна молоденькими девушками трагикомическая пьеса Скюдери «Тираническая любовь». Руководство этим спектаклем было поручено герцогине Эгийон, знавшей семейство Паскалей и давно заметившей сценические способности младшей сестры Паскаля, Жаклины, в то время тринадцатилетней девочки.

В отсутствие отца главою семьи была старшая сестра Паскаля, Жильберта. На вопрос герцогини, дозволит ли она младшей сестре принять участие в спектакле, восемнадцатилетняя девушка дала гордый ответ: «Кардинал, – сказала она, – не доставил нам столько удовольствия, чтобы мы могли в свою очередь думать о доставлении ему развлечений».

Герцогиня настаивала и наконец, видя упорство молодой девушки, с горячностью сказала:

– Поймите, что исполнение моей просьбы, быть может, послужит к возвращению вашего отца.

Жильберта, однако, объявила, что даст ответ не прежде, чем посоветуется с близкими друзьями отца. На собранном ею совещании было решено, что сестра ее Жаклина примет назначенную ей роль.

Пьеса «Тираническая любовь» была разыграна в присутствии кардинала Ришелье 3 апреля 1639 года. Жаклина играла свою роль с замечательной грацией, очаровавшей всех зрителей и более всего самого кардинала. Умная девушка сумела воспользоваться своим успехом. По окончании спектакля она неожиданно подошла к кардиналу и продекламировала написанный ею стихотворный эпилог, в котором было сказано: «Не изумляйтесь, несравненный Арман, что я так плохо удовлетворила вашему слуху и зрению. Моя душа находится под влиянием мучительной тревоги. Чтобы сделать меня способной нравиться вам, возвратите из изгнания моего несчастного отца, спасите невинного! Этим вы возвратите свободу моему духу и телу, голосу и телодвижениям».

Изумленный и вконец очарованный кардинал Ришелье поднял девочку и, когда она еще говорила свои стихи, несколько раз поцеловал ее, а затем сказал:

– Да, дитя мое, я сделаю для вас все, чего вы хотите. Напишите вашему отцу, чтобы он преспокойно возвратился домой.

Тут подошла и герцогиня Эгийон, которая стала хвалить старшего Паскаля, говоря:

– Это замечательно честный и ученый человек. Жаль, что его знание и трудолюбие остаются без применения. А вот, – продолжала герцогиня, указывая на Блеза Паскаля, – его сын: ему только шестнадцать лет, а он уже великий математик.

Между тем Жаклина, ободренная своим успехом, опять обратилась к кардиналу.

– Прошу еще одной вашей милости, – сказала она.

– Что такое, дитя мое? Тебе я ни в чем не могу отказать, ты слишком мила.

– Позвольте моему отцу явиться к вам лично благодарить за вашу доброту.

– Да, непременно пусть придет, только со всеми вами.

Тотчас об этом дают знать Этьену Паскалю. Он мчится на курьерских, приезжает в Париж и немедленно, взяв всех детей, представляется кардиналу. Ришелье принимает его наилюбезнейшим образом.

– Я знаю ваши достоинства и заслуги, – говорил кардинал. – Возвратитесь к вашим детям: я вам поручаю их. Я хочу сделать из них что-нибудь выдающееся.

Два годя спустя (1641 год) Этьен Паскаль получил должность интенданта в Руане, в то время пост весьма выгодный для неразборчивых людей; но Этьен Паскаль бы человек честный, и, занимая эту должность в течение семи лет, он не успел скопить состояния.

Переселение в Руан, как уже было замечено, побудило Паскаля к изобретению арифметической машины. Здесь же, в Руане, он предпринял свои физические опыты.

ПАСКАЛЬ КАК ФИЗИК И ЭКСПЕРИМЕНТАТОР

В начале XVII века физические знания находились еще в довольно хаотическом состоянии, и прогресс со времен Аристотеля и Архимеда был весьма незначителен.

Одним из наиболее распространенных в то время заблуждений, господствовавших и в ученом мире, и среди публики, было учение о так называемой «боязни пустоты». Утверждение, будто природа боится пустоты, часто встречается у древних писателей. Что касается величайшего из греческих философов и естествоиспытателей, Аристотеля, он понимал «боязнь пустоты» совсем в особом смысле, почти так, как понимали ее позднее Декарт и его последователи. По мнению Аристотеля, абсолютно пустого пространства вовсе не существует, и в этом-то смысле он говорил, что природа боится пустоты. Позднее комментаторы Аристотеля поняли дело иначе и вообразили, что природа обладает непреодолимым стремлением заполнить всякую образующуюся пустоту: таким образом, физические явления пытались объяснить присущими лишь чувствующим и мыслящим существам свойствами, вроде способности ощущать боязнь или испытывать стремление.

Декарт в своей физической теории решительно отверг самое существование пустоты, а следовательно, и учение о боязни пустоты. Еще в 1631 году Декарт в одном из своих писем почти угадывает истину, замечая, что «столб ртути может быть удержан как раз такою силою, какая необходима для того, чтобы поднять столб воздуха, простирающийся от этого столба ртути до пределов атмосферы». Вместо того, чтобы остановиться на этой простой мысли и развить ее опытами и рассуждениями, Декарт вскоре погрузился в тонкости своей «тончайшей материи» – нечто вроде эфира новейших физиков – и этим запутал свое собственное более простое объяснение.

Между тем один из способнейших учеников Галилея, Торричелли, в 1643 году предпринял опыты по подъему различных жидкостей в трубках и насосах. Узнав об опытах Торричелли, Паскаль в свою очередь предпринял ряд опытов.

В то время Паскаль еще признавал «боязнь пустоты», но считал ее не каким-то неограниченным стремлением заполнить пустое пространство, а силою, поддающеюся изменению и, стало быть, ограниченною.

Опыты Торричелли убедили Паскаля в том, что есть возможность получить пустоту, если не абсолютную, то по крайней мере такую, в которой нет ни воздуха, ни паров воды. В «тончайшую материю» Декарта он не верил, а явления подъема воды в насосе и ртути в трубке сначала приписывал «ограниченной боязни пустоты», то есть, как он поясняет, «сопротивлению, оказываемому телами их взаимному разделению». Убедившись в недостаточности этого объяснения и отлично зная, что воздух имеет вес, Паскаль напал на мысль объяснить явления, наблюдаемые в насосах и в трубках, действием этого веса.

Опыты, инициированные Паскалем в 1648 году, побудили его начать писать обширный трактат о равновесии жидкостей, но он успел составить лишь краткое исследование, да и оно было напечатано только после его смерти.

В научных работах Паскаля есть огромные достоинства, выгодно отличающие его сочинения от трудов большинства его современников. Изложение Паскаля отличается необыкновенною ясностью и общедоступностью. Его трактат о равновесии жидкостей может быть прочитан людьми, знающими лишь арифметику.

Так же просто объясняет Паскаль явления, зависящие от давления воздуха. В трактате «О весе воздуха» Паскаль уже прямо и решительно выступает против учения о боязни пустоты и говорит, что все явления, приписываемые этой боязни, зависят от веса воздуха и равномерного распределения давления. На каждом шагу Паскаль проводит параллель между давлением воздушной массы и давлением жидкостей; так, например, говоря о том, как трудно разделить две сложенные вместе полированные пластинки, он объясняет это явление давлением воздуха на внешние поверхности пластинок и замечает: «совершенно подобное явление можно воспроизвести при погружении сложенных между собой пластинок в воду».

По тем открытиям, которые были сделаны Паскалем относительно равновесия жидкостей и газов, следовало ожидать, что из него выйдет один из крупнейших экспериментаторов всех времен. Но еще до производства знаменитых опытов на горе Пюи-де-Дом в жизни Паскаля произошло событие, оказавшее весьма неблагоприятное влияние на его умственную деятельность.

ПЕРВОЕ «ОБРАЩЕНИЕ» ПАСКАЛЯ

Еще со времени изобретения им арифметической машины Паскаль постоянно хворал и жаловался на усталость и головную боль. После переселения в Руан он сначала как будто оправился, но в 1646 году с отцом его произошел случай, сильно потрясший нервную систему Паскаля. Старший Паскаль во время поездки несчастливо упал и был на волосок от смерти. Этот случай, в связи с его прежним умственным состоянием, так повлиял на молодого Паскаля, что с этих пор в нем стали замечать некоторую перемену, выразившуюся прежде всего в необычайной религиозности. Сам Паскаль называл происшедший в нем внутренний переворот своим первым «обращением». Ниже будет выяснено, что причины этого «обращения» довольно сложны.

Паскаль с детства был довольно религиозен, но никогда до тех пор не обнаруживал особого рвения в делах веры. Теперь он стал усердно читать Священное писание и богословские сочинения и, не довольствуясь собственным обращением, старался обратить всех своих домашних, не исключая отца. Старшая сестра его, Жильберта, по счастью, успела выйти замуж за Флорена Перье, который охотно помогал Паскалю в его научных опытах; но младшая, Жаклина, красивая, изящная девушка, подававшая блестящие надежды, писавшая стихотворения, которые заслужили похвалы Корнеля, вскоре подчинилась влиянию брата, стала думать об отречении от мира и наконец ушла в монастырь. Даже отец Паскаля уступил воздействию сына и, хотя и раньше не был атеистом, теперь стал особенно тщательно выполнять обряды и посещать церковь. Таким настроением всей семьи Паскалей воспользовались многие духовные лица. В то же время с Паскалями сблизились многие вожаки так называемого янсенистского движения.

Молодой Паскаль до того увлекся своими религиозными упражнениями, что на первых же порах обнаружил все качества, характеризующие прозелитов. В одном случае он даже не остановился перед формальным доносом на человека, казавшегося ему опасным в религиозном отношении. Сестра Паскаля, Жильберта, рассказывает об этом событии самым наивнейшим образом: «В Руане в то время находился один человек (Жак Фортон), преподававший новую философию, которая привлекала многих любопытных. В числе его слушателей были брат мой и двое друживших с ним молодых людей. С первого же раза они заметили, что этот человек выводил из своей философии следствия, противоречащие учению церкви. Так, например, он путем своих умозаключений доказывал, что плоть Иисуса будто бы образовалась не из крови святой Девы, но из некоторого другого вещества, нарочно с этой целью созданного, и многие другие подобные вещи. Ему возражали, но он упорствовал в своем мнении. Обсудив между собой опасность, грозившую юношеству от свободного распространения этим человеком таких ошибочных суждений, мой брат и его друзья сначала договорились предостеречь его, но в случае, если он останется при своем мнении, приняли решение сделать на него донос. Так и случилось, потому что он пренебрег их советом. Тогда они сочли своим долгом донести на этого человека викарному руанскому епископу Беллэ, который послал от себя допросить Фортона, но, допросив его, был обманут двусмысленным исповеданием веры, им изложенным и подписанным. Сверх того, Беллэ не придавал особого значения в таком важном деле показаниям трех молодых людей. Но они, оставшись недовольными, тотчас отправились к самому руанскому архиепископу, который, разобрав дело, нашел его столь важным, что написал положительный приказ, чтобы Беллэ принудил этого человека отречься от всех пунктов, по которым он был обвиняем.

Виновный был призван в архиепископский совет и действительно отрекся от всех своих мнений. Можно сказать, – поясняет сестра Паскаля, – что он сделал это вполне искренне, потому что у него потом не сохранилось ни капли желчи против донесших на него: таким образом, все дело окончилось полюбовно».

Некоторые биографы Паскаля пытались обелить его поступок. Но даже Нурисон, весьма снисходительный к Паскалю в подобных случаях, замечает, что «низкий поступок остается низким, хотя бы его совершил даже святой». Паскаля оправдывают тем, что он искренно верил в гибельность нового учения, но в таком случае он мог публично опровергать его, вместо того чтобы бегать с доносами. Единственным смягчающим обстоятельством является то болезненно-восторженное настроение, в котором находился Паскаль после своего первого обращения.

По словам его сестры, Паскаль еще с ранней юности «отличался отвращением к тогдашнему модному вольнодумству». Наука и религия составляли для Паскаля две совершенно различные области. Насколько он был пытлив в вопросах, касавшихся математики и физики, настолько же умел ограничивать свою любознательность в делах веры. Паскаль часто повторял, что таким разграничением вопросов знания и веры он обязан отцу, который с детства твердил ему, что все, что есть предмет веры, не может подлежать ведению разума, «Эти правила, – пишет сестра Паскаля, – часто повторяемые отцом, к которому брат мой питал огромное уважение и в котором видел соединение обширных научных познаний с проницательным и сильным умом, произвели на брата такое сильное впечатление, что, слыша речи вольнодумцев, он нимало не смущался ими. Когда брат был еще совсем молод, он смотрел на вольнодумцев как на людей, исходящих из того ложного принципа, что человеческий разум выше всего существующего, вследствие чего им и не понятна сущность веры… В делах религии брат был покорен, как ребенок… Он никогда не занимался тонкими богословскими вопросами, но употребил всю силу своего ума на то, чтобы познать и применить к делу христианскую нравственность».

Таково суждение сестры Паскаля, кое в чем верное, но, конечно, не объясняющее того противоречия, которое составляет особенность большей части религиозных экстазов, подобных тому, какому подвергся Паскаль. Каким образом человек, проникнутый началами любви к ближнему, мог дойти до того, что выступил в роли, достойной инквизитора?

Это становится понятным, если вспомнить, что настоящие инквизиторы вроде Торквемады совмещали в себе суровые добродетели с самою зверскою жестокостью.

Хотя в конце своей жизни отец Паскаля отчасти подчинился влиянию сына, но по всему видно, что его воздействие на молодого Паскаля было умеряющим и отрезвляющим. Состояние здоровья сына нередко внушало отцу серьезные опасения, и с помощью друзей дома он не раз убеждал молодого Паскаля развлечься, отказаться от исключительно научных занятий и умерить дух излишней святости, «распространившийся, – по словам его сестры, – на весь дом».

Наконец наступила временная реакция, и молодость взяла свое. До какого нервного расстройства доводили иногда Паскаля его благочестивые упражнения, видно из следующего рассказа его племянницы: «Мой дядя, – пишет она, – жил в великом благочестии, которое сообщил всему семейству. Однажды он впал в необыкновенное состояние, бывшее последствием чрезвычайных занятий науками. Мозг его был так утомлен, что с моим дядей приключился род паралича. Паралич этот распространился от пояса до самого низа, так что одно время дядя мог ходить не иначе, как на костылях. Его руки и ноги стали холодны, как мрамор, и каждый день приходилось надевать ему носки, смоченные водкой, чтобы сколько-нибудь согреть ноги».

Врачи, видя его в таком состоянии, запретили ему всякого рода занятия; но этот живой и деятельный ум не мог оставаться праздным. Не будучи более занят ни науками, ни делами благочестия, Паскаль начал искать удовольствий и наконец стал вести светскую жизнь, играть и развлекаться. Первоначально все это было умеренно; но постепенно он вошел во вкус и стал жить, как все светские люди.

Об этой поре жизни Паскаля сохранились самые скудные сведения. Его первые биографы – сестра и племянница – всячески старались набросить покров на события этого времени. Позднее враги Паскаля, очевидно, преувеличили дело, уверяя, например, что он превратился в страстного игрока и мота, а ездил не иначе, как в карете шестерней. Эта карета, по всей вероятности, принадлежала вовсе не Паскалю, а его новому другу, герцогу Роанезу, который повсюду возил с собою Паскаля.

Но непродолжительная реакция оказалась не совсем бесплодною: Паскаль успел окончить свои опыты по гидростатике, изобрел свой знаменитый «арифметический треугольник» и положил основание теории вероятности.

Весьма крупную утрату понес Паскаль со смертью своего отца, последовавшей в 1651 году. Сам Паскаль говорит, что, если бы эта смерть произошла шестью годами раньше, то есть во время его первого обращения, он был бы погибшим человеком.

По случаю смерти отца Паскаль написал старшей сестре и ее мужу письмо, за которое его часто упрекали в бессердечии. Упрек этот едва ли основателен. Лишь при поверхностном чтении письмо Паскаля может показаться резонерским и холодным; в действительности же оно есть род исповеди или покаяния.

Светские развлечения, которые позволял себе Паскаль, нередко казались ему преступными, и в тяжелые минуты, вроде тех, которые доставила ему смерть отца, он опять становился необычайно религиозным и упрекал себя за перемену образа жизни. Если письмо Паскаля смахивает на проповедь или на пастырское послание, то свои поучения он обращает не столько к сестре, сколько к самому себе. В письме чувствуется не только утешение сестре, но и крик измученной души. «Не будем скорбеть, – пишет Паскаль, – как язычники, у которых нет надежды. Мы не потеряли отца в момент его смерти; мы потеряли его с той минуты, когда он стал членом церкви: с той минуты он уже принадлежал не нам, а божеству. Не будем более смотреть на смерть как язычники, но как христиане, то есть с надеждою. Не будем смотреть на тело как на вместилище всего скверного, но как на нерушимый и вечный храм. Природа часто искушает нас, наша похоть часто жаждет удовлетворения, но грех еще не совершен, если разум отказывается грешить».

При таком душевном настроении неудивительно, что Паскаль нередко думал и о своей собственной смерти. Частые болезни невольно наводили его на эту мысль. Еще до смерти отца Паскаль написал в духе первых христиан молитву «о хорошем употреблении болезней». В этой молитве он говорит: «Хотя в своей прошлой жизни я не знаю великих преступлений, которых я не имел случая совершить, жизнь моя была позорна своей полнейшей праздностью и бесполезностью всех моих действий и мыслей. Вся эта жизнь была сплошной потерей времени». В своем самобичевании Паскаль доходит до того, что считает для себя физические страдания совершенно заслуженными и смотрит на них как на спасительное наказание. «Сознаюсь, – говорит он, – что было время, когда я считал здоровье благом». Теперь он молит божество лишь о том, чтобы мог страдать как христианин. «Я не молю об избавлении от страданий – это награда святых», – с трогательною наивностью замечает Паскаль.

О том, насколько тверд был Паскаль в перенесении физических мук, сохранилось свидетельство его сестры:

«Между прочими его болезненными припадками был и тот, что он не мог проглотить никакой жидкости, пока она не была достаточно нагрета, и глотать он мог не иначе как по каплям, но так как при этом он страдал невыносимою головною болью, чрезмерным жаром во внутренностях и многими другими болезнями, то врачи приказали ему в течение трех месяцев принимать через день слабительное. Таким образом, ему приходилось принимать все эти микстуры, для чего надо было их нагревать и глотать капля за каплей. Это было сущее мученье, и всем его близким становилось тошно, но от него никто никогда не слышал ни малейшей жалобы».

СВЕТСКИЕ ЗНАКОМСТВА ПАСКАЛЯ. ОТКРЫТИЕ ТЕОРИИ ВЕРОЯТНОСТЕЙ

После смерти отца Паскаль, став неограниченным хозяином своего состояния, в течение некоторого времени продолжал еще жить светскою жизнью, хотя все чаще и чаще у него наступали периоды раскаяния. Было, однако, время, когда Паскаль стал неравнодушен к женскому обществу: так, между прочим, он ухаживал в провинции Пуату за одной весьма образованной и прелестной девицей, писавшей стихи и получившей прозвище местной Сафо. Еще более серьезные чувства явились у Паскаля по отношению к сестре губернатора провинции, герцога Роанеза.

Этот герцог был весьма любопытным типом того времени, когда наряду с самым утонченным развратом попадались пуританские добродетели. Рано потеряв отца, герцог воспитывался у деда, грубого провинциального барина, который приставил к внуку гувернера, дав ему весьма оригинальный приказ научить молодого герцога «ругаться по-барски, так как настоящий вельможа должен уметь обращаться со своими слугами». Тем не менее из юного герцога вышло совсем не то, на что рассчитывал его дед.

Еще в 1647 году молодой Роанез познакомился с Паскалем и так полюбил его, что не мог с ним расставаться на долгое время. Герцог помещал Паскаля у себя в доме, постоянно ездил с ним по своей провинции и бывал крайне огорчен, когда Паскаль покидал его на продолжительное время. Паскаль имел на герцога огромное влияние. Двадцати пяти лет этот аристократ, несмотря на все просьбы и даже угрозы родственников, отказался от весьма выгодного брачного союза, потом продал свою должность, передал свой титул одному родственнику и обрек себя на безбрачие.

Трудно определить, когда именно герцог Роанез познакомил Паскаля со своей сестрой Шарлоттой. Паскаль так часто бывал в обществе герцога, что это знакомство могло завязаться еще до смерти отца Паскаля; во всяком случае, Паскаль был уже влюблен в Шарлотту Роанез в 1652 году, когда он написал свою «Речь о любовной страсти». Так не мог писать человек, знавший любовь лишь по книгам, и эта «Речь» красноречивее всякого признания. Что касается переписки Паскаля с Шарлоттою, из нее нельзя узнать многого, потому что сохранившиеся письма относятся к позднейшему периоду, когда Паскаль отгонял от себя всякую мысль о земной любви.

В своих «Мыслях» («Pensées») Паскаль говорит в одном месте: «Можно сколько угодно скрываться: всякий человек любит». Эти слова могут служить наилучшею характеристикой его неудавшегося романа. По всей вероятности, Паскаль или вовсе не решился сказать любимой девушке о своих чувствах, или выразил их в такой скрытой форме, что девица Роанез, в свою очередь, не решилась подать ему ни малейшей надежды, хотя если не любила, то высоко чтила Паскаля. Разность общественных положений, светские предрассудки и естественная девическая стыдливость не дали ей возможности обнадежить Паскаля, который мало-помалу привык к мысли, что эта знатная и богатая красавица никогда не будет принадлежать ему.

Втянувшись в светскую жизнь, Паскаль, однако, никогда не был и не мог быть светским человеком. Он был застенчив, даже робок и в то же время чересчур наивен, так что многие его искренние порывы казались просто мещанской невоспитанностью и бестактностью. В обществе настоящих светских людей, окружавших герцога Роанеза и его сестру, Паскаль казался порою просто неловким и смешным, а его близость к герцогу и влияние, которое Паскаль имел на этого вельможу, нажили ему много врагов. Даже консьержка (привратница) парижского дома герцога возненавидела Паскаля и так приревновала его к своему барину, что однажды бросилась на Паскаля с кухонным ножом, и он только чудом избежал смерти. Между светскими людьми, вращавшимися подле герцога, было немало блестящих молодых людей вроде известного в то время франта и хлыща Митона и гораздо более умного, но нахального и преисполненного самомнением кавалера де Мере. Этот последний совершенно случайным образом стал виновником одного из лучших научных открытий Паскаля, и о нем стоит поговорить уже потому, что нашлись биографы, вообразившие, будто этот кавалер имел огромное влияние на Паскаля и чуть ли не содействовал происшедшему в нем новому внутреннему перевороту.

Кавалер де Мере был в полном смысле тип блестящего салонного философа, как раз под стать тем ученым дамам, которых изобразил Мольер в своей известной комедии «Жеманницы» («Les Précieuses ridicules»). Кавалер де Мере был именно таким précieux. Он оставил немалое количество сочинений, «принесших ему немного чести», как выразился один из его современников. Весьма образованный для дворянина того времени, знавший древние языки, умевший пересыпать свою речь цитатами из Гомера, Платона и Плутарха, кавалер де Мере в своих сочинениях частью обкрадывал древних и новых писателей. Девизом кавалера де Мере было: «Всегда быть честным человеком», что не мешало ему вести отчаянную игру. После своей смерти он оставил долги, разорившие всех его кредиторов.

Этот аристократ, познакомившись у герцога Роанеза с Паскалем, отнесся к знаменитому математику так, как вообще относятся светские люди к тем, кого считают ниже себя по рождению и воспитанию. Сам Мере описывает их первое знакомство в письме, которое заслуживает быть приведенным, так как характеризует положение Паскаля в светском обществе.

«Герцог Роанез, – пишет кавалер де Мере, – имеет склонность к математике. Чтобы не скучать во время путешествия, он запасся одним пожилым человеком. (Паскаль, по своему болезненному виду, казался гораздо старше своих лет, хотя в ранней юности был замечательно хорош собою). Этот господин, – повествует де Мере, – был в то время еще очень мало известен, но потом о нем стали говорить. Это был сильный математик, не знавший, впрочем, ничего, кроме математики – науки, вовсе не имеющей значения в свете. Этот человек, не обладавший никаким вкусом и тактом, постоянно вмешивался в наши разговоры, причем почти всегда удивлял нас и часто заставлял смеяться… Так прошло два или три дня. Постепенно он становился менее уверен в себе, стал только слушать и спрашивать и имел при себе записную книжку, куда вносил разные замечания… Мало-помалу он стал говорить гораздо лучше прежнего и сам обнаруживал радость, что так изменился. Радость его была необычайна, и он выражал ее каким-то таинственным образом: говорил, например, что любил все эти вещи, так как был уверен, что другие не могут знать того, что он знает. “Наконец, – сказал он, – я вышел из этих диких мест и вижу чистое и ясное небо. Уверяю вас, что я не привык к яркому свету, но я был ослеплен им, а потому сердился на вас; но теперь я привык; этот свет восхищает меня, и я жалею о потерянном времени”. После своего путешествия этот человек перестал думать о математике, до тех пор его занимавшей!»

Основываясь на этом рассказе, иные биографы утверждают, что Мере перевоспитал Паскаля и, отбив у него охоту к математике, заставил его заниматься более важными материями.

Чтобы оценить по достоинству рассказ кавалера де Мере, надо прежде всего знать мнение самого Паскаля об этом светском философе. В одном из своих сочинений Паскаль бегло замечает: «Надо держать свои мысли взаперти. Буду остерегаться во время путешествий». Кажется, эта заметка прямо относится к описанной поездке. По всей вероятности, Паскаль имел неосторожность откровенничать вслух о происходившей в нем внутренней борьбе, а самодовольный кавалер вообразил, что это он повлиял на Паскаля своими колкими насмешками над математикой! Что Паскаль был вовсе не высокого мнения о гениальности де Мере, доказывается письмом Паскаля к знаменитому математику Ферма. «Кавалер де Мере, – пишет Паскаль, – человек очень остроумный, но он вовсе не математик; это, как вы знаете, огромный недостаток; он даже никак не может понять, что математическая линия делима до бесконечности, и воображает, что она состоит из бесконечного числа стоящих одна подле другой точек; никак я не мог разубедить его в этом. Если вам это удастся, он станет совершенством». Последнее замечание есть очевидная ирония. В самом деле, можно ли спорить о математике с человеком, который не способен понять, что математическая точка не имеет измерения и что бесконечное число не имеющих никакого измерения точек есть понятие совершенно неопределенное, подобно нулю, взятому слагаемым бесконечное число раз.

Справедливое суждение о переписке, состоявшейся между Мере и Паскалем, составил великий философ Лейбниц.

«Я едва удерживался от смеха, – писал Лейбниц, – когда увидел, в каком тоне пишет кавалер де Мере Паскалю. Вижу, что кавалер понял характер Паскаля, сообразив, что этот великий гений имел свои неровности, делавшие его часто слишком чувствительным к утрированным спиритуалистическим рассуждениям, вследствие чего он не раз временно разочаровывался в самых солидных знаниях. Де Мере пользовался этим, чтобы говорить с Паскалем сверху вниз. Кажется, он подсмеивается над Паскалем, как делают светские люди, обладающие избытком остроумия и недостатком знаний. Они хотят нас убедить, что то, чего они не понимают, есть пустяк. Надо бы послать этого кавалера в школу к Робервалю. Правда, у де Мере были большие способности даже к математике. Я узнал, впрочем, от Де Биллета, друга Паскаля, о знаменитом открытии, которым так хвастает этот кавалер. Будучи страстным игроком, он впервые придумал задачу об оценке пари. Предложенный им вопрос породил прекрасные исследования Ферма, Паскаля и Гюйгенса, в которых Роберваль не мог ничего понять… Но то, что кавалер де Мере пишет против бесконечной делимости, доказывает, что автор письма еще слишком далек от высших мировых сфер, и, по всей вероятности, прелести здешнего мира, о которых он также пишет, не дали ему достаточно времени для приобретения права гражданства в более высокой области».

За кавалером де Мере история математики должна признать ту несомненную заслугу, что он страстно любил игру в кости. Не будь этого, теория вероятностей могла бы опоздать на целое столетие.

Как страстный игрок де Мере чрезвычайно интересовался следующим вопросом: каким образом разделить ставку между игроками в случае, если игра не была окончена? Решение этой задачи совершенно не поддавалось всем известным до того времени математическим методам.

Математики привыкли иметь дело с вопросами, допускающими вполне достоверное, точное или, по крайней мере, приблизительное решение. Здесь предстояло решить вопрос, не зная, который из игроков мог бы выиграть в случае продолжения игры? Ясно, что речь шла о задаче, которую надо было решить на основании степени вероятности выигрыша или проигрыша того или другого игрока. Но до тех пор ни одному математику еще не приходило в голову вычислять события только вероятные. Казалось, что задача допускает лишь гадательное решение, то есть что делить ставку надо совершенно наудачу, например, метанием жребия, определяющего, за кем должен остаться окончательный выигрыш.

Необходим был гений Паскаля и Ферма, чтобы понять, что такого рода задачи допускают вполне определенные решения и что «вероятность» есть величина, доступная измерению.

Две задачи, предложенные кавалером де Мере, сводятся к следующему. Первая: как узнать, сколько раз надо метать две кости в надежде получить наибольшее число очков, то есть двенадцать; другая: как распределить выигрыш между двумя игроками в случае неоконченной партии. Первая задача сравнительно легка: надо определить, сколько может быть различных сочетаний очков; лишь одно из этих сочетаний благоприятно событию, все остальные неблагоприятны, и вероятность вычисляется очень просто. Вторая задача значительно труднее. Обе были решены одновременно в Тулузе математиком Ферма и в Париже Паскалем. По этому поводу в 1654 году между Паскалем и Ферма завязалась переписка, и, не будучи знакомы лично, они стали лучшими друзьями. Ферма решил обе задачи посредством придуманной им теории сочетаний. Решение Паскаля было значительно проще: он исходил из чисто арифметических соображений. Нимало не завидуя Ферма, Паскаль, наоборот, радовался совпадению результатов и писал: «С этих пор я желал бы раскрыть перед вами свою душу, так я рад тому, что наши мысли встретились. Я вижу, что истина одна и та же в Тулузе и в Париже».

Работы над теорией вероятностей привели Паскаля к замечательному математическому открытию, еще и теперь не вполне оцененному. Он составил так называемый арифметический треугольник, позволяющий заменять многие весьма сложные алгебраические вычисления простейшими арифметическими действиями.

Об удивительном характере этого открытия американский ученый Мартин Гарднер сказал: «Треугольник Паскаля так прост, что выписать его сможет даже десятилетний ребенок. В то же время он таит в себе неисчерпаемые сокровища и связывает воедино различные аспекты математики, не имеющие на первый взгляд между собой ничего общего. Столь необычные свойства позволяют считать треугольник Паскаля одной из наиболее изящных схем во всей математике».

Наиболее очевидное применение треугольника Паскаля состоит в том, что он позволяет почти мгновенно вычислять довольно сложные суммы. В теории вероятностей треугольник Паскаля также заменяет сложные алгебраические формулы.

ВТОРОЕ «ОБРАЩЕНИЕ» ПАСКАЛЯ. ЕГО «ЗАВЕЩАНИЕ»

Еще в октябре 1654 года Паскаль вел деятельную переписку с Ферма по вопросам, касавшимся теории вероятностей; несколько недель спустя с Паскалем произошло событие, несомненно повлиявшее на него весьма сильно. Было бы, однако, ошибкою думать, что окончательная перемена в образе жизни Паскаля произошла внезапно, под влиянием одного этого события.

Первое «обращение» Паскаля, как мы видели, было вызвано несчастным падением его отца; ближайшим поводом ко второму «обращению» явилась смертельная опасность, которой подвергся он сам. Но выводить из этих двух случаев, что Паскаль оба раза подвергался временному умопомешательству, это значит злоупотреблять психиатрическими терминами. Не всякий экстаз и даже не всякая галлюцинация служат доказательством того полного душевного расстройства, выражающегося главным образом в ослаблении воли, которое заслуживает названия помешательства. В противном случае пришлось бы причислить к помешанным весьма и весьма многих. В XVIII веке, когда классификация душевных болезней находилась в самом первобытном состоянии, такое смешение понятий было еще простительно, но в настоящее время ни один разумный психиатр не решился бы объявить Паскаля помешанным, хотя каждый признал бы его состояние ненормальным.

Замечательно, что сестра Паскаля даже не упоминает о новом происшествии на мосту Нейльи, которое она не смогла бы обойти молчанием в том случае, если бы Паскаль действительно был подвержен постоянным галлюцинациям, связанным с этим событием. Эти галлюцинации, вероятно, овладели Паскалем лишь на короткий период времени.

Нисколько не сомневаясь в правдивости самого факта, засвидетельствованного в одной монастырской летописи, следует думать, что это происшествие лишь ускорило внутренний переворот, который рано или поздно наступил бы в Паскале иным путем.

В один праздничный день Паскаль катался с друзьями в коляске, запряженной четверкою лошадей, как вдруг пристяжные закусили удила как раз в ту минуту, когда коляска, ехавшая по мосту, поравнялась с местом, не загороженным перилами. В одно мгновение лошади обрушились в воду, дышло переломилось, и кузов коляски, оторвавшись, остался с седоками на самом краю пропасти.

Этот случай сильно потряс нервную систему Паскаля, и нет ничего невозможного в том, что в течение нескольких недель или даже месяцев он, быть может, страдал бессонницей и галлюцинациями. Аббат Буало положительно утверждает следующее: «Этот великий ум всегда (?) воображал, что видит со своей левой стороны бездну. Он постоянно ставил по левую руку стул, чтобы успокоить самого себя. Его друзья, его исповедник, его начальник (то есть аббат, который был духовным наставником Паскаля в пор-рояльском янсенистском убежище) не раз убеждали его, что бояться нечего, что это не более как призраки воображения, утомленного отвлеченными метафизическими размышлениями. Он во всем соглашался с ними и четверть часа спустя опять видел бездонную пропасть, которая его пугала».

Это показание аббата Буало тем более важно, что аббат, по-видимому, не знал о происшествии на мосту Нейльи. Трудно предположить, чтобы он мог ложно приписать Паскалю как раз такие галлюцинации, которые имеют несомненную связь с этим происшествием. Тем не менее никак нельзя поверить утверждению, что Паскаль «всегда» был одержим этими призраками.

Если философы XVIII века впадали в крайность, считая Паскаля помешанным, то едва ли правильнее их рассуждают те новейшие писатели, которые безусловно отвергают рассказ аббата Буало, якобы оскорбительный для памяти Паскаля, как будто болезненное расстройство есть порок или преступление.

Одно несомненно: так называемое второе «обращение» Паскаля было вызвано не исключительно происшествием с коляской, но целым рядом более глубоких причин. Чересчур напряженная умственная деятельность, отсутствие всяких семейных радостей и интересов, кроме абстрактно-научных, влияние друзей, принадлежавших к секте янсенистов, неудачная любовь и вечные болезни – все это в связи с прежними религиозными порывами служит достаточным объяснением окончательного «обращения» Паскаля. Сверх того, у Паскаля религиозный экстаз являлся как бы реакцией, наступавшей после чрезмерного напряжения, которого требовали его научные открытия. Это случилось с ним в первый раз после изобретения арифметической машины и написания работ по гидростатике; во второй – после открытия теории вероятностей. Когда силы его, умственные и физические, окончательно истощались, религиозная сфера была единственной, в которой он мог жить и мыслить, и даже физические страдания, угнетая умственную деятельность, не препятствовали религиозному экстазу, нередко доставляя для него подходящий материал. В этом смысле действительно можно сказать, что религиозность Паскаля имела тесную связь с его болезнями. Философы XVIII века, усмотрев эту связь, ложно поняли ее, утверждая, что Паскаль стал «рабом» своего тела. Такое объяснение чересчур грубо и односторонне. Известно, что Паскаль, наоборот, обладал огромною силою воли.

Несомненно, что самую главную роль в обращении Паскаля, кроме влияния окружавших его лиц и идей XVII века, играли весьма сложные психологические причины, подготовившие постепенный переворот, для которого событие с коляской послужило сильным толчком, но не более. О самом обращении известно, что оно совершилось в ноябре 1654 года, в одну роковую ночь, когда Паскаль под воздействием бессонницы и долгой внутренней борьбы пришел в восторженное состояние, близкое к тому, которое овладевает иными эпилептиками перед припадком падучей болезни – состояние, обрисованное Достоевским в его «Идиоте». Под влиянием этого экстаза Паскаль написал род исповеди, или завещания, которое зашил в подкладку своей одежды и всегда с тех пор носил при себе. Философы XVIII века сочли эту исповедь бредом помешанного; новейшие защитники Паскаля видят в ней религиозную программу, род исповедания веры.

В действительности этот документ, при всей своей бессвязности, является сжатой программой нравственно-религиозных убеждений Паскаля, но программой, написанной не вследствие глубоких размышлений о вере, а почти бессознательно, почти в бреду.

Амулет (мемориал) Паскаля

Год милостью Божией 1654. Понедельник 23 ноября, в день св. Климента мученика и папы и других мучеников. Приблизительно от десяти с половиною часов вечера до половины первого ночи. (Как математик Паскаль определяет продолжительность своего экстаза с точностью до получаса).

Усопший.

Бог Авраама, Исаака, Иакова, но не Бог философов и ученых.

Достоверность. Чувство. Радость. Мир. Бог Иисуса Христа. Твой Бог будет моим Богом. Забвение мира и всего, кроме Бога. Его можно найти лишь путями, указанными в Евангелии. Величие человеческой души. Праведный отец, мир тебя не знал, но я тебя знал. Радость, радость, радость, слезы радостей, я отделился от него: покинули меня источники живой воды. Боже мой, покинешь ли меня? Я не отделился от него навеки. Иисус Христос, Иисус Христос. Я от него отделился; я бежал от него, распял его, отрекся. Да не отделюсь от него никогда. Он сохраняется лишь путями, преподанными в Евангелии. Отречение от мира полное и сладостное. Полное подчинение Христу и моему духовному начальнику. Вечная радость за один день труда на земле. Да не забуду твоих заповедей. Аминь.

Конечно, эта исповедь – не бред сумасшедшего, хотя и похожа на бред. Едва ли это также талисман, имеющий целью оберечь от всякого рода несчастий.

Последнее предположение высказал Кондорсе, который был так удивлен чтением исповеди Паскаля, что счел ее чем-то вроде заклинания против дьявольского наваждения. В оправдание этой гипотезы, усвоенной также врачом Лелю, написавшим в 1846 году целую книгу «Амулет Паскаля; отношение здоровья этого великого человека к его гению» – в пользу этой гипотезы, по-видимому, говорят некоторые данные. Как увидим ниже, Паскаль в делах веры заходил весьма далеко и, например, вполне уверовал в «чудо святого терния». Весьма правдоподобно поэтому предположить, что он мог верить в таинственную силу клочка бумаги и пергамента – он написал свою исповедь на двух таких клочках. Но было бы натяжкою утверждать, что для Паскаля его бессвязная исповедь играла только эту роль. Ее значение вполне очевидно: это – выражение душевного переворота, свидетельство перед самим собой, что отныне он решился жить новою жизнью. И действительно, исповедь Паскаля не осталась только на бумаге: она стала настоящей программой последних пяти-шести лет его существования. Наилучшим возражением против помешательства Паскаля является литературная борьба, затеянная им вскоре после того против иезуитов.

Постепенная подготовка описанного переворота началась еще летом 1654 года. Задолго до памятной ноябрьской ночи, в сентябре того же года, Паскаль «открыл душу» своей младшей сестре Жаклине «таким жалостным образом, что тронул ее до глубины души».

Вообще Жаклина Паскаль несомненно играла весьма выдающуюся роль во втором обращении своего брата. Сестра только отплатила брату за свое собственное обращение, состоявшееся под его влиянием. Немалую роль играло также отношение Паскаля к девице Роанез, в свою очередь удалившейся от мира под влиянием разговоров и писем Паскаля. В самую критическую эпоху жизни Паскаля, когда он еще колебался между любовью к девице Роанез и своим религиозным целомудрием, он обратился за советом и утешением к своей сестре Жаклине – и легко догадаться, какие советы могла дать ему экзальтированная девушка, похоронившая свою собственную молодость в монастыре.

В 1652 году, за два года до своего окончательного обращения, Паскаль был не особенно доволен отшельническою жизнью сестры и даже не хотел выдать Жаклине причитавшейся ей доли наследства, опасаясь, что она отдаст все свое имущество в монастырь. Сохранилось красноречивое письмо Жаклины, в котором она умоляет брата не противиться ее призванию. «Обращаюсь к вам, – писала Жаклина 5 марта 1652, – как к человеку, от которого до известной степени зависит моя судьба, чтобы сказать вам: не отнимайте у меня того, чего не можете вознаградить. Господь воспользовался вами для того, чтобы внушить мне первые впечатления своей благодати… не мешайте же тем, кто делает доброе, и если вы не имеете силы последовать за мною, то, по крайней мере, не удерживайте меня; прошу вас, не разрушайте того, что вы построили». Затем уже другим тоном Жаклина прибавляет: «Я ожидаю от тебя этого доказательства твоей дружбы ко мне и прошу посетить меня в день моего обручения (то есть в день принятия монашеского обета), которое состоится в день Троицы».

О том влиянии, которое оказала Жаклина Паскаль на окончательное обращение своего брата, сохранились еще следующие сведения, сообщаемые племянницей Паскаля.

«Когда мой дядя, – пишет она, – вздумал купить должность и жениться, он совещался об этом с моей теткой, принявшей монашество, которая сокрушалась о том, что ее брат, ознакомивший ее самое с тщетою и суетностью мира, сам собирался погрузиться в эту пучину. Она часто уговаривала его отказаться от своих намерений. Дядя слушал внимательно и со дня на день откладывал окончательное решение. Наконец в день зачатия св. Девы, 8 декабря, он пошел к тетке и говорил с нею. Когда перестали звонить к проповеди, он вошел в церковь, чтобы послушать проповедника. Проповедник был на кафедре, и тетка не могла успеть переговорить с ним. Проповедь была о зачатии святой Девы, о начале христианской жизни, о том, как важно христианину соблюдать святость, не обременяя себя должностями и брачными узами. Проповедник говорил с большою силою. Мой дядя, вообразив, что все это было сказано собственно для него, принял эту проповедь весьма близко к сердцу. Тетка моя, сколько могла, старалась разжечь в нем этот новый пламень, и через несколько дней дядя решился окончательно порвать со светом. Он уехал в деревню, чтобы раззнакомиться со всеми, так как до того времени принимал многих гостей и делал визиты. Это ему удалось, и он порвал все связи со светскими знакомыми».

Сопоставляя все рассказы об обращении Паскаля, нетрудно нарисовать в общих чертах картину происшедшего в нем внутреннего переворота.

Еще летом 1653 года Жаклина писала мужу своей старшей сестры о том, что молитвы ее о бедном брате будут услышаны. Насколько Паскаль стал подчиняться влиянию своей экзальтированной сестры, так походившей на него умом, талантами и даже наружностью, видно из того, что когда Паскаль вступил наконец в Пор-Рояль и каялся под руководством директора Сенглена, этот последний, заболев, передал Паскаля духовному попечению сестры Евфимии – имя, под которым Жаклина была известна в этой янсенистской общине. Осенью 1654 года Паскаль так часто посещал Жаклину, что, по ее собственным словам, из их бесед можно было бы составить целый том. По всему видно, что происшествие на мосту Нейльи было лишь толчком к обращению Паскаля и не более сильным, чем тот, который был дан поразившей его проповедью, слышанной им уже после той ночи, когда он, задыхаясь от восторга и благоговения, писал свое бессвязное завещание, или исповедь, самому себе. Последние месяцы 1654 года Паскаль употребил на окончательную переработку своей натуры и в начале 1655 года был уже в полном смысле слова мистиком.

«ПИСЬМА К ПРОВИНЦИАЛУ»

Еще в эпоху своего первого обращения Паскаль тесно сблизился с некоторыми янсенистами. В последние годы своей жизни он стал одним из самых выдающихся борцов янсенистского движения.

Основателем, янсенизма был голландец Карл Янсен, или Янсений, бывший в начале XVII века епископом Ипрским, человек безупречной нравственности, отъявленный враг иезуитов, всю жизнь боровшийся против их учения и против иезуитской морали. Столпами иезуитов считались тогда Лессий и Молина, и по имени этого последнего иезуитов нередко называли даже молинистами.

В то время как иезуиты утверждали, что «благодать» принадлежит всем христианам и что самые тяжкие грехи могут быть покрыты покаянием, Янсений стал доказывать, что «благодать» принадлежит лишь избранным, и требовал от своих последователей самой суровой добродетели. Его учение во многих отношениях сходно с кальвинизмом.

Янсенизм весьма быстро распространился во Франции и особенно в Париже. Множество ученых и знатных людей, как светских, так и духовных, стало селиться в Пор-Рояле, подле Латинского квартала, под именем отшельников (solitaira) занимаясь в своем уединении богословскими вопросами, ручным трудом и воспитанием детей. Арно, герцог де Лианкур и впоследствии Паскаль были наиболее выдающимися представителями секты. Иезуиты заволновались. Помимо возбуждения янсенистами догматических и нравственных вопросов, иезуиты просто боялись конкуренции в области чисто материальной. До возникновения янсенизма все школы были в руках иезуитов; теперь в Пор-Рояле появились янсенистские учебные заведения, куда шли дети из слоев высшей буржуазии и из дворян. На исповедь к янсенистам стали стекаться со всех концов Парижа; в числе их последователей было много придворных. Для иезуитских школ и исповедален это явилось страшным ударом.

Правительство было враждебно янсенизму. Ришелье не мог простить Янсению его памфлета «Гальский Марс», в котором основатель секты резко порицал кардинала за его союз с протестантскими державами. Впоследствии Людовик XIV был еще менее расположен к янсенистам, так как иезуиты сумели убедить его, что новая секта подрывает основы монархического строя.

В Париже борьба между янсенистами и иезуитами началась еще в 1643 году, когда иезуиты объявили с проповеднических кафедр, что Янсений есть «переваренный Кальвин», а его учеников назвали «лягушками, родившимися в тине женевского болота». Десять лет спустя папа Иннокентий X, подчиняясь влиянию иезуитов, издал буллу, в которой учение Янсения осуждалось как еретическое. Еще позднее, как раз в то время, когда Паскаль начал в Пор-Рояле отшельническую жизнь, произошло столкновение, взволновавшее весь Париж.

В числе аристократов, имевших сношения с янсенистами, был герцог де Лианкур, постоянно посещавший пор-рояльских отшельников, но не порвавший связи с господствующей церковью. Герцог Лианкур так уважал янсенистов, что не только дал в своем доме убежище двум преследуемым янсенистам, но даже отдал свою внучку на воспитание в пор-рояльский женский монастырь, где, как известно, в числе монахинь была также сестра Паскаля. Иезуиты не могли простить герцогу подобных действий.

В январе 1655 года, когда герцог явился в церковь св. Сульпиция на исповедь, исповедовавший его иезуит сказал: «Вы мне назвали ваши грехи, но утаили главное. Во-первых, вы скрываете у себя в доме еретика; во-вторых, вы отдали вашу внучку в Пор-Рояль, да и вообще вы имеете связи с этими людьми. Вы должны покаяться, и притом не тайно, а всенародно». Герцог промолчал, спокойно вышел из храма, но более не возвращался. Это происшествие наделало большого шуму, тем более что героем его был вельможа, пэр Франции.

Этим дело не кончилось.

Один из вождей янсенистского движения, Арно, написал «Письмо к знатной особе», в котором весьма резко порицал иезуита, отказавшего в отпущении грехов такому достойному человеку, каков герцог де Лианкур. Тогда иезуиты в свою очередь выпустили целый ряд памфлетов против Арно, а последний ответил им новым «Письмом к пэру Франции». Вскоре с церковной кафедры спор перешел на кафедру Сорбонны, и с 1 декабря 1655 года по 31 января 1656 года в этом храме науки состоялся ряд прений, настолько бурных, что французский писатель Сент-Бев сравнивает их с самыми шумными политическими собраниями 1815 года. Прения велись на тогдашнем варварском латинском наречии, и выражения ораторов были таковы, что синдикат Сорбонны постоянно должен был прибегать к торжественной формуле: Domine mi, importo tibi silentium (сударь, повелеваю тебе молчать). Большинство несколько раз бурно требовало заключения дебатов; слышались крики: conclude, concludatur (закончить). Несмотря на весьма сильную оппозицию меньшинства, Арно был осужден и торжественно исключен из Сорбонны.

В тогдашнем парижском обществе столько же интересовались подобными дебатами, сколько теперь интересуются важнейшими политическими вопросами. Паскаль не мог остаться равнодушным в этом споре. Находясь однажды в обществе своих новых друзей, отшельников Пор-Рояля, Паскаль живо заинтересовался мнениями некоторых собеседников. Один из них сказал, что было бы чрезвычайно полезно объяснить незнающей публике, что все эти диспуты в Сорбонне основаны не на каких-либо серьезных данных, а на пустых уловках. Все одобрили эту мысль и настаивали, чтобы Арно написал серьезную защитительную речь. «Неужели же, – говорили ему, – вы дозволите, чтобы вас осудили, как школьника, и не скажете ни слова в ваше оправдание хотя бы для того, чтобы ознакомить публику, в чем тут дело?» Арно попытался написать и прочел написанное в обществе друзей, но никто не сделал ни одного одобрительного замечания. «Я вижу, – сказал Арно, – что это вам не нравится, впрочем, я сам сознаю, что надо написать не так». И, обратившись к Паскалю, он прибавил: «Но вы, вы молоды, вы должны были бы сделать что-нибудь». Паскаль, еще не испытавший своих сил на этом новом поприще, сказал, что попытается написать проект ответа, но надеется, что найдутся люди, которые исправят его несовершенный труд. На следующий же день Паскаль принялся за работу и, по обыкновению, вскоре увлекся ею. Вместо очерка или программы он написал письмо (23 января 1656 года), которое прочитал в обществе своих пор-рояльских друзей. Он не прочел еще и половины, как Арно воскликнул: «Превосходно!.. Это всем понравится, надо напечатать». Все присутствовавшие были того же мнения. Таково происхождение первого из знаменитых «Писем к провинциалу». Постепенно увлекаясь своей темой, Паскаль рылся в библиотеках, вытаскивая покрытые пылью творения испанских, французских, немецких иезуитов и выставляя их к позорному столбу. В марте 1657 года появилось его последнее письмо. Можно ли допустить, что эти письма принадлежали помешанному?

Эти «Письма, написанные Луи де Монтальтом к своему другу провинциалу и к достопочтенным отцам иезуитам», эти замечательные памфлеты против иезуитской догмы и морали были и остаются сильнейшим богословско-полемическим сочинением, когда-либо направленным против учеников Лойолы и Молины.

Блез Паскаль. Письма к провинциалу. Эльзевир, 1657

Впечатление, произведенное этими письмами, было необыкновенно. «Письма к провинциалу» печатались главным образом в тайной типографии, находившейся в одной из водяных мельниц, которыми тогда изобиловал Париж. Печатание взял на себя Пьер Лепети, знаменитый книгопродавец и королевский типограф, который употребил для этой цели какие-то особые типографские чернила, им самим изобретенные, обладавшие свойством высыхать почти мгновенно, что позволяло печатать «Письма» за час до их отправки. «Никогда еще, – пишет один историк и противник янсенизма, иезуит Даниил, – никогда еще почта не зарабатывала столько денег. Экземпляры были посланы во все города королевства, и, хотя меня очень мало знали в Пор-Рояле, я получил в одном бретонском городе, где тогда находился, большой пакет на свое имя, причем доставка была оплачена».

Можно себе представить гнев иезуитов и их покровителей. Прежде всего начались всюду обыски и аресты с целью отыскать типографщика. По приказанию короля арестовали Шарля Савро, одного из пор-рояльских книгопродавцов. Допрос был сделан «уголовным поручиком» Тардифом, который допросил также жену и приказчиков Савро, но не добился ничего. Тардиф сделал также домашний обыск у Пьера Лепети, но имел не более успеха, потому что, когда королевские агенты явились в дом Лепети, его жена побежала в типографию, схватила тяжелые типографские формы и, спрятав их под фартуком, снесла одному соседу, у которого в ту же ночь напечатали 300 экземпляров второго письма, а потом еще 1200. Печатание обошлось весьма дорого, но было продано по одному су за письмо столько экземпляров, что расходы окупились с избытком.

Не только полиция, но и публика жаждала узнать, кто был этот таинственный Луи Монтальт – автор «Писем к провинциалу». Никому не приходило в голову считать автором Паскаля, и «Письма» приписывались сначала Гомбервилю, потом аббату Леруа. Паскаль в то время жил подле Люксембурга, в доме против ворот Сен-Мишель. Это убежище предложил Паскалю поэт Патрике, ординарец герцога Орлеанского, но для большей безопасности Паскаль переехал в маленькую гостиницу под фирмою «Король Давид», находившуюся за Сорбонной, как раз напротив коллегии иезуитов. «Подобно искусному генералу, – замечает Сент-Бев, – он остановился лицом к лицу с врагом». В той же гостинице поселился муж его старшей сестры, Перье, приехавший в Париж по делам. Один иезуит, Фрета, родственник Перье, пришел в гости к этому последнему и по-родственному предупредил его насчет распространившихся наконец слухов об авторстве Паскаля. Перье притворился изумленным и сказал, что все это выдумка; а между тем в этот самый момент за полуоткрытым пологом, прикрывавшим его кровать, находилось десятка два экземпляров седьмого и восьмого «Писем», только что напечатанных. Когда иезуит ушел, Перье побежал к Паскалю и, рассказав ему, в чем дело, советовал остерегаться еще больше прежнего. Паскалю, однако, удалось избежать Бастилии.

Труднее было избежать громов, направленных против сочинения Паскаля. В 1660 году по повелению короля «Письма» мнимого Монтальта были рассмотрены комиссией из четырех епископов и девяти докторов Сорбонны. Комиссия признала, что в «Письмах» содержатся все лжеучения Янсения, а также мнения, оскорбительные для папы, епископов, короля, богословского парижского факультета и некоторых монашеских орденов. Это заявление было сообщено государственному совету, который повелел, чтобы письма были изорваны и сожжены рукою палача. В таком же духе высказались некоторые провинциальные парламенты, но последние действовали далеко не искренне. Так, парламент в Э (Aix) повелел сжечь «Письма», но члены этого судебного учреждения сами охотно читали «Письма», и никто из них не решался пожертвовать своим экземпляром для публичной экзекуции. Наконец один из судей догадался и дал бывший у него альманах, велев надписать на переплете заглавие «Писем». Этот невинный альманах и был сожжен публично.

О значении «Писем» Паскаля можно судить по следующему событию. Как только появились первые письма, один из руанских проповедников поспешил заявить с кафедры, что автор «Писем» – опасный еретик, клевещущий на достопочтенных отцов иезуитов. Тогда руанское духовенство избрало из своей среды комиссию, чтобы проверить цитаты, приведенные в «Письмах». Цитаты оказались совершенно согласными с цитируемыми оригиналами, убедившись в этом, руанские священники написали послание к священникам Парижа, прося их собраться вместе с целью публичного осуждения мерзостей, проповедуемых иезуитами. В 1656 году действительно состоялся в Париже съезд, на котором было принято предложение руанского духовенства заявить публично, что «чтение иезуитских книг привело слушателей в ужас». «Мы были вынуждены, – писали руанские священники, – заткнуть уши, как некогда поступили отцы Никейского собора, не желавшие слушать богохульство Ария. Каждый из нас ревностно желал покарать этих жалких писак, извращающих евангельские истины и вводящих мораль, которой постыдились бы честные язычники и добрые турки». В глазах общественного мнения дело Паскаля было, таким образом, выиграно еще прежде, чем его книга подверглась публичному сожжению.

«МЫСЛИ» ПАСКАЛЯ. ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ ПАСКАЛЯ

Как раз в то время, когда Паскаль писал свои «Письма к провинциалу», произошло событие, весьма соответствовавшее его восторженному настроению и принятое им за непосредственное проявление божьей благодати по отношению к его – собственной особе. Это событие еще раз доказывает, что можно совмещать в себе, по-видимому, противоречивые душевные качества: замечательную проницательность ума с поразительным легковерием.

Дочь старшей сестры Паскаля, то есть его племянница Маргарита Перье, страдала весьма злокачественной фистулой слезной железы. По утверждению ее матери, фистула была так упорна, что гной выходил не только из глаза, но из носа и изо рта девочки, и самые искусные хирурги Парижа считали эту рану неизлечимой. Оставалось прибегнуть к «чуду». В Пop-Рояле находился гвоздь, носивший имя «святого терния»: уверяли, что этот гвоздь был взят из тернового венца Христа. Весьма возможно, что причиною болезни девушки было засорение глаза кончиком иглы и что чудесный гвоздь обладал попросту магнитными свойствами, а потому мог извлечь занозу. Так или иначе, но госпожа Перье уверяет, что дочь ее была исцелена «моментально», одним прикосновением к «святому тернию». Любители чудесного, конечно, не станут сомневаться в правдивости этих слов матери, присутствовавшей при исцелении и вообще писавшей обо всем правдиво. Но беспристрастное историческое исследование доказывает, что в подобных случаях самые правдивые люди способны преувеличивать. Показание Жильберты прямо опровергается письмом ее младшей сестры, пор-рояльской монахини Жаклины (сестры Евфимии). Последняя писала об огорчении, испытанном ею по тому поводу, что отец больной племянницы, Перье, по маловерию своему не присутствовал при исцелении и уехал, не дождавшись результата. В этом же письме Жаклина сообщает, что девушку приводили в монастырь и прикладывали к «святому тернию» в течение шести дней сряду. Это уж совсем не похоже на мгновенно совершившееся чудо.

Так или иначе, но об этом «чуде» говорил весь Париж.

«Чудо это, – поясняет госпожа Перье, – было настолько подлинное, что все его признали и оно было засвидетельствовано знаменитыми врачами и искуснейшими хирургами и одобрено торжественным постановлением церкви».

После этого неудивительно, что Паскаль уверовал в столь несомненное и даже официально «одобренное» чудо. Этого мало. Ввиду того, что племянница Паскаля была его крестницей, то есть духовной дочерью, Паскаль принял излившуюся на нее благодать на свой счет. «Мой брат, – пишет госпожа Перье, – был чрезвычайно утешен тем, что божья сила проявляется с такою очевидностью во времена, когда вера, казалось, погасла в сердцах большинства людей. Радость его была так велика, что ум его отдался этому чуду всецело, и у него явилось много удивительных мыслей о чудесах, которые, представив для него религию в новом освещении, удвоили любовь и уважение, всегда питаемые им к предметам веры».

Насколько его ум подчинился влиянию этого «чуда», показывают многие поступки Паскаля: так, например, он даже изменил свою печать, избрав своим гербом глаз, окруженный терновым венцом. Популярнейшее из произведений Паскаля, его «Мысли» («Pensées»), во многих местах является отголоском чуда «святого терния».

Титульный лист первого издания «Мыслей»

Под впечатлением этого события Паскаль, до тех пор ограничивавший свою богословскую деятельность полемикой с иезуитами, вздумал написать нечто вроде обширной апологии христианства. Очерки этой апологии и составили сборник, известный под именем «Мыслей» Паскаля.

Давно уже отказавшись от всяких мирских удовольствий, Паскаль все более и более предавался суровой жизни аскета. Он дошел до того, что стал считать преступными самые естественные человеческие чувства: так, например, он осуждал свою сестру Жильберту Перье за то, что она, по его мнению, слишком часто ласкала своих детей, и уверял, что материнские ласки развивают будто бы в детях только слабодушие. Паскаль не только изгнал всякую роскошь и удобства в своей собственной обстановке, но, не довольствуясь своими органическими недугами, сознательно причинял себе новые физические страдания. Часто он надевал на голое тело железный пояс с остриями, и, как только ему являлась какая-либо «праздная» мысль или желание доставить себе малейшее удовольствие, Паскаль ударял локтями по поясу так, что острия вонзались в тело. Это обыкновение показалось ему столь полезным, что он сохранил его до самой смерти и поступал так даже в последние годы своей жизни, когда постоянно страдал до такой степени, что не мог ни читать, ни писать. Ему приходилось иногда ничего не делать или гулять, и в это время он постоянно боялся, что безделье совратит его с пути истины.

В своей обстановке Паскаль ввел такую простоту, что в его комнате не было ни малейшего коврика и вообще ничего лишнего. Слишком суровая жизнь вскоре привела к тому, что к Паскалю возвратились все болезни, которыми он страдал в юношеском возрасте. Прежде всего вернулась зубная боль и с нею бессонница.

Однажды ночью, мучимый жесточайшей зубной болью, Паскаль совершенно без всякого предварительного намерения стал думать о вопросах, касающихся свойств так называемой циклоиды, кривой линии, обозначающей путь, проходимый точкою катящегося по прямой линии круга, например, колеса. За одною мыслью последовала другая, образовалась целая цепь теорем. Паскаль вычислял как бы бессознательно и сам был изумлен своими открытиями. Но он давно уже бросил математику. Еще задолго перед тем он прекратил переписку с Ферма, написав последнему, что совершенно разочаровался в математике, что считает ее любопытным, но бесполезным занятием. На этот раз, однако, математические открытия как бы против воли навязывались его уму, и Паскалю пришла мысль посоветоваться с одним из своих пор-рояльских друзей. Получив совет «печатать то, что внушено ему Богом», Паскаль решился наконец взяться за перо.

Огюстен Пажу. Паскаль, изучающий циклоиду. Лувр

Он стал писать с необычайной быстротою. Все исследование было написано в восемь дней, причем Паскаль писал сразу, не переписывая. Две типографии едва поспевали за ним, и только что исписанные листы тотчас сдавались в набор. Таким образом явились в свет последние научные работы Паскаля. Это замечательное исследование о циклоиде приблизило Паскаля к открытию дифференциального исчисления, то есть анализа бесконечно малых величин, но все же честь этого открытия досталась не ему, а Лейбницу и Ньютону. Будь Паскаль более здоров духом и телом, он несомненно довел бы свой труд до конца. У Паскаля мы видим уже вполне ясное представление о бесконечных величинах, но, вместо того, чтобы развить его и применить в математике, Паскаль отвел широкое место бесконечному лишь в своей апологии христианства.

Последние годы жизни Паскаля были рядом непрерывных физических страданий. Он выносил их с изумительным героизмом и даже добавлял к ним новые ненужные страдания.

Паскаль стремился сделать для себя невозможными и недоступными даже самые элементарные удовольствия, вроде вкусовых ощущений. Постоянные болезни вынуждали его против воли употреблять не слишком грубую пищу. Но самый простой стол уже казался ему роскошью, и Паскаль старался глотать пищу так поспешно, чтобы не успеть распознать ее вкуса. Обе сестры – не только Жильберта, но даже монахиня Жаклина-Евфимия – старались иногда приготовить ему что-либо вкусное, зная, что брат их подвержен потере аппетита. Но если Паскаля спрашивали, понравилась ли ему пища, он отвечал: «Отчего вы не предупредили, я не обратил никакого внимания на вкус». Если же кто-либо начинал хвалить в его присутствии какое-нибудь кушанье, Паскаль не выносил этого и называл такое отношение к еде «чувственностью». Хотя стол его и без того был совсем прост, Паскаль находил его слишком изысканным и говорил: «Есть для того, чтобы потакать своему вкусу, дурно и непозволительно». В юности Паскаль любил сладости и возбуждающие вещества; теперь он не дозволял приготовить себе ни соуса, ни рагу, и никак нельзя было уговорить его съесть апельсин. Сверх того, он принимал всегда определенное количество пищи, которое установил для себя сам, уверяя, что именно столько необходимо для его желудка. Как бы ни был силен у него аппетит, Паскаль не позволял себе съесть больше и, наоборот, даже при полной потере аппетита он насильно пичкал себя пищей, пока не съедал установленной порции. Когда его спрашивали, зачем он так мучит себя, Паскаль отвечал: «Надо удовлетворять потребности желудка, а не прихоти языка». Не менее твердости обнаруживал Паскаль, когда приходилось проглатывать отвратительные микстуры, бывшие тогда в большом ходу. Он всегда беспрекословно выполнял предписания медиков и не выказывал ни малейшего признака отвращения. Когда окружающие выражали свое изумление, он смеялся, говоря: «Не понимаю, как можно обнаруживать отвращение, когда принимаешь лекарство добровольно и если предупрежден о его дурном вкусе. Отвращение является лишь в случае насилия или неожиданности».

В последние годы жизни Паскаль обратил особое внимание на благотворительность.

Размышления о помощи бедным навели Паскаля даже на одну в высшей степени практическую мысль. Паскалю принадлежит честь организации одного из самых дешевых способов передвижения. Он первый во Франции и почти во всей Европе придумал устроить движение «пятикопеечных карет», то есть омнибусов. При этом Паскаль имел в виду не только удешевить для бедных людей способы передвижения, но и собрать сумму, достаточную для сколько-нибудь серьезной помощи нуждающимся. В устройстве этого предприятия сказался математический ум Паскаля, сразу оценивший финансовую сторону дела, в успех которого многие отказывались верить.

Мысль об этом предприятии явилась у Паскаля по следующему случаю. В 1662 году в Блуа свирепствовал страшный голод. В Париже были напечатаны энергические воззвания к благотворителям. В воззваниях этих описывались ужасы, от которых волосы становятся дыбом. Паскаль, не будучи богат и не имея возможности послать сколько-нибудь крупной суммы голодающим, выработал план предприятия, и в конце января 1662 года образовалось под его руководством общество подрядчиков, устроивших сообщение в омнибусах по главным улицам Парижа. Во время переговоров по этому делу Паскаль потребовал, чтобы подрядчики выдали ему задаток в триста рублей с целью немедленной отправки нуждающимся. Узнав об этом намерении Паскаля, родственники стали отговаривать его, замечая, что дело еще только что установилось, что, быть может, оно даст одни убытки и что надо подождать по крайней мере следующего года. На это Паскаль возразил: «Не вижу здесь никакого затруднения. Если будет убыток, я возмещу из всего своего состояния, но ждать до будущего года никак нельзя, потому что нужда не ждет». Впрочем, подрядчики не согласились дать вперед, и Паскалю пришлось ограничиться отправкою бывших у него небольших сумм.

Паскаль очень часто убеждал свою старшую сестру посвятить себя делу вспомоществования бедным и воспитать в том же духе своих детей. Сестра отвечала, что каждый человек должен прежде всего заботиться о своей семье. «У тебя просто недостаток доброй воли, – возражал на это Паскаль. – Ты могла бы помогать бедным, не принося этим вреда твоим семейным делам». Когда Паскалю возражали, что частная благотворительность есть капля в море и что о бедных должно заботиться общество и государство, он спорил с этим самым энергическим образом. «Мы призваны, – говорил он, – не к общему, а к частному. Самое лучшее средство облегчить нищету, это помогать бедным бедно, то есть каждому по его силам, вместо того чтобы задаваться широкими планами». Паскаль пояснял, что он вовсе не противник государственной и общественной благотворительности, но, по его словам, «великие предприятия должны быть предоставлены немногим лицам, к тому назначенным, тогда как ежедневное и постоянное вспомоществование бедным должно быть делом и призванием всех и каждого».

Нравственная чистота Паскаля во многих случаях доводила его до крайностей. По словам его сестры: «Просто невероятно, до чего он был щепетилен в этом отношении. Я постоянно боялась сказать что-нибудь лишнее: он умел находить предосудительное даже в таких разговорах, которые я считала весьма невинными. Если мне случалось, например, сказать, что я видела где-либо красивую женщину, он сердился, говоря, что никогда не надо вести подобных разговоров в присутствии лакеев и молодых людей, потому что нельзя знать, какие мысли могут у них явиться при этом».

За три месяца до смерти Паскаля с ним случилось происшествие, свидетельствующее о том, что в глубине этой аскетической души таились человеческие чувства и порывы, которые он подавлял в себе всевозможными способами.

Однажды Паскаль возвратился домой от обедни из церкви св. Сульпиция, как вдруг к нему подошла девушка лет пятнадцати поразительной красоты и попросила у него милостыню. Паскаль всмотрелся в нее, и им овладело чувство такой жалости, какой ему еще не приходилось испытывать. Он понял, какая опасность угрожает этой нищей красавице в большом городе, полном соблазнов и разврата.

– Кто ты такая и что заставило тебя просить подаяния? – спросил Паскаль.

Девушка стала говорить, что она деревенская, что отец ее умер, а мать лежит больная в Отель-Дье.

Паскаль, движимый не только своими религиозными чувствами, но и чисто земным чувством сострадания к молодому прекрасному существу, повел девушку к одному, лично ему не известному, но пользовавшемуся хорошей славой священнику. Он оставил ему денег, прося позаботиться об этой девушке и тщательно беречь ее от всякого зла. На другой же день он прислал к священнику женщину, которой тоже дал денег на покупку девушке платья и всего необходимого. Девушку приодели, и Паскаль приискал ей место служанки в одной хорошей семье. Священник добивался узнать имя благотворителя, но ему сказали, что имя должно остаться неизвестным, и лишь по смерти Паскаля сестра его разоблачила эту тайну.

Паскаля иногда упрекали в сухости, резонерстве и даже в бессердечии, ссылаясь на то, что он, по-видимому, не был сильно тронут даже смертью своей младшей сестры Жаклины, которую горячо любил. Жаклина умерла десятью месяцами раньше Паскаля, и кто знает, не ускорила ли ее смерть развязку его собственной болезни. Смерть Жаклины была следствием нервного потрясения, испытанного ею после того, как ее заставили подписать исповедание веры, противное ее совести. Это было в эпоху гонения, предпринятого иезуитами и двором на янсенистов, когда монахинь, подозреваемых в янсенизме, нередко изгоняли из монастырей по особому королевскому повелению. Когда Паскалю сообщили о смерти младшей сестры, он сказал только: «Дай Бог и нам умереть так же хорошо». Когда старшая сестра при нем предавалась горю по случаю их общей потери, Паскаль сердился и говорил, что надо хвалить Бога за то, что он так хорошо вознаградил за малые услуги, ему оказанные. Этого, однако, едва ли достаточно для того, чтобы сделать вывод о бессердечии Паскаля. Паскаль, очевидно, прилагал усилия, чтобы подавить или, по крайней мере, изменить в себе все человеческие привязанности, дав им направление, согласное, по его мнению, с самой чистой христианской моралью. Есть факты, доказывающие, что такая внутренняя ломка обошлась самому Паскалю весьма дорого и что в нем иногда ошибались даже самые близкие к нему люди. Вот что пишет об этом его старшая сестра, говоря еще о том времени, когда была жива младшая, лучше всех знавшая брата и умевшая понимать его уже по чрезвычайной родственности его натуры с ее собственною: «Он не только сам не хотел быть привязанным к другим, – пишет Жильберта, – но не допускал и того, чтобы другие к нему привязывались. Не зная этого, я иногда изумлялась и говорила сестре, жалуясь, что брат меня не любит и что, по-видимому, я причиняю ему неудовольствие, даже когда самым ласковым образом ухаживаю за ним во время его болезней. Сестра говорила мне, что я ошибаюсь, что она знает противное, что брат любит меня так сильно, как только я могу этого желать.

Вскоре я и сама в этом убеждалась, так как едва представлялся малейший случай, когда я нуждалась в какой-либо помощи брата, он спешил оказать ее с такою заботливостью и любовью, что не могло быть сомнения насчет его сильного чувства ко мне».

Тем не менее отношения брата к окружающим часто казались сестре загадочными. Лишь по смерти Паскаля она разгадала тайну, когда прочла небольшую записку, написанную им для самого себя. Оказалось, что Паскаль добивался всеми силами того, чтобы никто не мог чувствовать к нему привязанности. «Не следует, – писал он, – чтобы кто-либо полюбил меня, хотя бы это было влечение вполне добровольное и приятное. Я обману ожидания тех, в ком явится подобное желание, так как я – конец личности и я не могу никого удовлетворить. Разве я не готов умереть? Итак, предмет их привязанности умрет. Было бы нечестно с моей стороны заставить поверить какой-либо лжи, хотя бы я убеждал кого-либо в этой лжи самым нежным образом и хотя бы мне поверили с удовольствием, и хотя бы я сам при этом испытал чувство удовольствия. Было бы нечестно поэтому, если бы я побудил кого-либо любить меня. Если я содействую тому, что люди ко мне привязываются, я должен предупредить тех, кто готов поверить этой лжи, чтобы они не верили мне. Вместо того, чтобы привязываться ко мне, пускай стараются угодить Богу».

Кажется, в этой исповеди следует искать истинную психологическую разгадку тех отношений, которые установились в последние годы жизни Паскаля между ним и девицею Роанез, удалившейся в пор-рояльский женский монастырь. Паскаль оказал поистине роковое влияние на судьбу этой несчастной девушки.

Пока он был жив, сестра герцога Роанеза всецело подчинялась его руководству. К сожалению, не сохранилось ее писем к Паскалю; впрочем, они, вероятно, были написаны в том же благочестивом духе, который господствует в посланиях к ней Паскаля. Изображение истинных чувств Паскаля к этой аристократке следует искать не в письмах, а в «Мыслях» Паскаля. В одном месте «Мыслей» он говорит: «Одинокий человек есть нечто несовершенное, он должен отыскать другого, чтобы быть вполне счастливым. Часто он ищет равного себе по положению. Но иногда бывает и так, что смотрят выше себя и чувствуют, что пламень разгорается, не смея сказать об этом той, которая возбудила его! Когда любишь женщину выше себя по положению, вначале к любви иногда присоединяется честолюбие; но вскоре любовь берет верх надо всем. Это тиран, который не терпит товарищей: он желает быть одним, все страсти должны ему подчиниться».

Под влиянием Паскаля девица Роанез еще в 1657 году вступила в Пор-Рояль послушницей, убежав для этого тайком от матери. Она дала обет девства, но не успела постричься, потому что родственники ее добились кабинетского указа короля, вынудившего девицу Роанез возвратиться к своей семье. Здесь она прожила до самой смерти Паскаля в уединении, чуждаясь света и переписываясь с Паскалем, его сестрами и аббатом Сенгленом, духовным руководителем Паскаля. По смерти Паскаля, в 1667 году, эта несчастная девушка решилась наконец снять с себя обет девства и вышла замуж за герцога де Фейльад. Янсенисты предали ее анафеме; ее брак называли «падением», и эта благородная женщина, нежная мать и образцовая жена стала жертвою фанатизма. Ее мучили вечные угрызения совести, и она сказала однажды, что предпочла бы быть параличною больною в пор-рояльской больнице, чем жить в довольстве среди своей семьи. Из ее детей одни умерли в раннем детстве, другие были карликами или уродами. Единственный сын ее, доживший до преклонного возраста, не оставил потомства, и сама она умерла от рака груди. Можно смело сказать, что любовь Паскаля принесла ей одни несчастия.

В последние годы своей жизни Паскаль удивлял всех своей незлобивостью, детской покорностью и необычайной кротостью. Задолго до Льва Толстого он осуждал всякое противление злу насилием. Отлично сознавая зло тогдашней политической системы, он, однако, резко осуждал фронду и говорил, что междоусобная война есть величайший грех, какой только можно совершить по отношению к ближним. Сам Паскаль обрисовал себя следующим образом: «Я люблю бедность, потому что ее любил Христос. Я люблю богатства, потому что они дают возможность помогать несчастным. Я верен всем. Я не воздаю злом за зло, но желаю всем такого состояния, каково мое, когда от людей не испытываешь ни зла, ни добра. Я стараюсь быть справедливым, искренним, я питаю нежные чувства к тем, кого Бог соединил со мною более тесным образом».

Отличаясь природною живостью характера, Паскаль часто сердился и выражал нетерпение, но как только замечал это за собою, сразу становился кроток: «Это ребенок; он покорен, как дитя» – говорил о нем священник Берье. За два месяца до смерти Паскаль стал страдать совершенной потерей аппетита и почувствовал упадок сил. В это время у Паскаля поместился один бедный человек с женою и всем хозяйством. Паскаль дал этому человеку комнату и отопление, но не принимал ни от него, ни от его жены никаких услуг, а сделал это прямо из сострадания к бедному семейству. Когда родственники Паскаля выговаривали ему за такого рода благотворительность, он возражал: «Как же вы говорите, что я не пользуюсь никакими услугами этих людей. Мне было бы весьма неприятно оставаться совсем одному, а теперь я не один».

Между тем сын принятого Паскалем человека заболел оспой. К Паскалю часто приходила его старшая сестра, так как, будучи болен, он не мог обойтись без ее услуг. Паскаль боялся, что сестра заразит своих детей оспою: так или иначе, ему надо было расстаться с принятою к себе в дом семьею. Но Паскаль не решился удалить больного мальчика и хотя сам был болен, рассуждал так: «Болезнь мальчика опаснее моей и я старше его, а потому легче вынесу перемену места». 29 июня Паскаль оставил свой дом, чтобы более туда не возвращаться.

Дом в Рю Нев-Сент-Этьен, в котором умер Блез Паскаль

Он поселился в доме своей сестры на улице Сент-Этьен, в маленьком флигельке, где была комната с двумя закрытыми железной решеткой окнами.

Через три дня после этого переезда Паскаль почувствовал жестокие колики, лишившие его сна. Но, обладая поразительною силою воли, он выносил страдания безропотно, сам принимал лекарства и не позволял оказать себе ни малейшей лишней услуги. Врачи говорили, что пульс больного хорош, лихорадки нет, и ни малейшей опасности, по словам их, не было. Однако на четвертый день колики до того усилились, что Паскаль велел послать за священником и исповедался. Слух об этом вскоре распространился между его друзьями, и многие явились посетить больного. Даже врачи наконец переполошились, и один из них сказал, что не ожидал от Паскаля такой мнительности. Это замечание рассердило Паскаля. «Я хотел причаститься, – сказал он, – но вас удивило, что я исповедался. Боюсь удивить вас еще более и лучше отложу».

Врачи продолжали настаивать, что болезнь не опасна. И действительно наступило как бы временное облегчение, так что Паскаль стал немного ходить. Тем не менее Паскаль сознавал опасность и исповедовался несколько раз. Он написал духовное завещание, в котором большую часть имущества завещал бедным.

– Будь твой муж в Париже, – сказал он сестре, – я завещал бы бедным все, так как уверен в его согласии. Затем, подумав, прибавил: «Откуда происходит, что я никогда ничего не сделал для бедных, хотя всегда любил их?»

Сестра возразила:

– Но у тебя никогда не было большого состояния, и не из чего было давать.

– Нет, – сказал Паскаль, – если у меня не было состояния, я должен был отдавать свое время и труд, а я не делал этого. Если врачи правы и я оправлюсь от этой болезни, я твердо решился посвятить весь остаток моей жизни бедным.

Знакомые Паскаля удивлялись терпению, с которым он выносил жесточайшие боли.

– Я боюсь выздороветь, – отвечал на это Паскаль, – питому что знаю опасности здоровья и преимущества болезни.

Когда его жалели, Паскаль возражал:

– Не жалейте, болезнь есть естественное состояние христианина, потому что он должен страдать, должен лишать себя всяких благ и чувственных удовольствий.

Врачи велели Паскалю пить минеральные воды, но 14 августа он почувствовал жесточайшую головную боль и решительно потребовал священника.

– Моей болезни никто не видит, – сказал он, – а потому все обманываются: моя головная боль представляет нечто необыкновенное.

Это была чуть ли не первая его жалоба на свои страдания; но врачи возражали, что головная боль происходит «от паров воды» и что это скоро пройдет. Тогда Паскаль сказал:

– Если мне не хотят оказать этой милости и причастить меня, я заменю причащение каким-либо добрым делом. Я прошу вас отыскать какого-нибудь бедного больного и нарочно нанять для него за мой счет сиделку, которая ухаживала бы за ним точно так же, как за мной. Я хочу, чтоб между им и мною не было ни малейшей разницы, потому что когда я подумаю о том, что за мною так ухаживают и что есть множество бедных, более страдающих, чем я, и нуждающихся в самом необходимом, эта мысль заставляет меня страдать невыносимо.

Сестра Паскаля тотчас послала к священнику, спрашивая, нет ли какого-нибудь больного, которого можно было бы принести? Такого не нашлось; тогда Паскаль потребовал, чтобы его самого понесли в больницу неизлечимо больных.

– Я хочу умереть среди больных, – сказал он.

Сестра возразила, что врачи воспротивятся его желанию; это чрезвычайно рассердило Паскаля. Больного только успокоили обещанием, что его перенесут, когда ему станет немного легче.

Между тем головная боль причиняла Паскалю адские муки. 17 августа он попросил собрать консилиум врачей, но прибавил:

– Боюсь, что я слишком затрудняю этой просьбой.

Врачи велели больному пить сыворотку, утверждая, что его болезнь есть «мигрень, соединенная с сильными парами воды».

Но Паскаль не поверил, и даже сестра увидела, что брату очень худо. Не говоря ему ни слова, она послала за свечами и всем, что требуется для причащения и соборования.

Около полуночи с Паскалем сделались конвульсии; когда они прекратились, он лежал как мертвый. В это время явился священник, который, входя в комнату, громко воскликнул: «Вот тот, кого вы так желали». Это восклицание привело Паскаля в сознание; он сделал усилие и привстал. Причащаясь, он обливался слезами. Последние слова Паскаля были: «Пусть Бог никогда меня не оставляет».

Конвульсии возобновились, он потерял сознание и после суточной агонии умер 19 августа 1662 года, тридцати девяти лет от роду.

Вскрытие тела Паскаля показало поражение оболочек мозга и органов пищеварения. Внутренности были поражены гангренозным воспалением. Череп оказался почти без всяких швов, кроме стрелочного шва: это состояние черепа, вероятно, и было причиною постоянных головных болей, которыми Паскаль страдал с восемнадцатилетнего возраста. На темени был род костяного нароста, от венечного шва не осталось и следа. Мозг был чрезвычайно велик, весьма тяжел и плотен. На внутренней стороне черепа, против мозговых желудочков, были два углубления, как бы отпечатки пальцев, наполненные створоженной кровью и гнойной материей. В твердой оболочке мозга началось гангренозное воспаление.

Паскаль был погребен в церкви св. Этьена. Госпожа Жанлис в своих мемуарах уверяет, что герцог Орлеанский, нуждаясь в скелете для своих алхимических опытов, велел вырыть кости Паскаля. Эту басню повторил Мишле в своей «Истории революции», но, как теперь вполне доказано, она составляет плод фантазии остроумной писательницы.

ФИЛОСОФИЯ ПАСКАЛЯ

Памятник Паскалю на башне Сен-Жак в Париже

Паскаль не оставил после себя ни одного цельного философского трактата, тем не менее в истории философии он занимает вполне определенное место. Его миросозерцание, кажется, всего точнее может быть определено как христианский скептицизм. В истории христианства Паскаль играет такую же роль, как автор «Екклесиаста» в истории иудейства и Пиррон в истории классического мира.

Во всем, что касается христианского учения, Паскаль – искренно и безусловно верующий. Он не допускает ни малейших сомнений ни относительно догмы, ни касательно чудес и других внешних проявлений христианства. В остальном он полный скептик. Паскаль готов сомневаться и в силе человеческого разума, и в значении материальных благ, и в достоинстве человеческих учреждений.

«Мысли» Паскаля часто сопоставляли с «Опытами» Монтеня и с философскими сочинениями Декарта. У Монтеня Паскаль заимствовал несколько мыслей, передав их по-своему и выразив их своим сжатым, отрывочным, но в то же время образным и пламенным слогом; с Декартом Паскаль согласен лишь по вопросу об автоматизме да еще в том, что признает, подобно Декарту, наше сознание непреложным доказательством нашего существования. Но исходная точка Паскаля и в этих случаях отличается от декартовской. «Я мыслю, стало быть – существую», – говорит Декарт. «Я сочувствую ближним, стало быть, я существую, и не только материально, но и духовно», – говорит Паскаль, у Декарта божество есть не более как внешняя сила; для Паскаля божество есть начало любви, в одно и то же время внешнее и присутствующее в нас. Паскаль насмехался над декартовским понятием о божестве не в меньшей мере, чем над его «тончайшей материей». «Не могу простить Декарту, – говорил Паскаль, – что, признавая божественное начало, он в то же время прекрасно обходится без этого начала. Декарт призывает божество лишь для того, чтобы дать толчок мировому порядку, и затем прячет его неизвестно куда».

Скептицизм Паскаля коренится прежде всего в его воззрениях на ничтожество умственных и физических сил человека. Приводимые им аргументы представляют странную смесь опоэтизированных математических определений с библейскими и классическими образами и сравнениями. Философ постоянно призывает на помощь геометра, богослова и даже поэта.

Математические образы господствуют над умом Паскаля. Желает ли он изобразить необъятность вселенной, – он, повторяя мысли средневековых писателей, выражает их в сжатой и сильной геометрической форме: вселенная есть «бесконечный шар, центр которого везде, а окружность – нигде». Старается ли он доказать ничтожество человеческой жизни и убедить нас, что для него совершенно безразлично, продлится ли наша жизнь на десять лет более или нет, – он поясняет свою мысль в строго математической форме: «В виду бесконечных величин, все конечные равны между собой». Хочет ли он убедить нас в необходимости веры в божество, – Паскаль прибегает к своей теории вероятностей, оценивает разные гипотезы точно так же, как игрок оценивает партию».

Паскаль предлагает нам биться об заклад и говорит, что утверждающий существование божественного начала смело может поставить на карту все, так как во всяком случае ничего не проиграет и все выиграет.

Даже при описании атрибутов божества Паскаль, хотя и утверждает их непостижимость, пытается дать математические сравнения. Так, например, чтобы доказать возможность вездесущего существа, он говорит: представьте себе точку, движущуюся с бесконечною скоростью. В XI главе «Мыслей» Паскаль следующим образом выражается о непознаваемости божества:

«Единица, прибавленная к бесконечности, нисколько ее не увеличивает. Конечное уничтожается в присутствии бесконечного и становится чистым ничтожеством. Так и наш ум перед божественной справедливостью. Мы знаем, что есть бесконечное, но не знаем его природы. Мы знаем, что ложно утверждение, будто ряд чисел конечен. Стало быть, есть бесконечное число; но мы не знаем, какое это число. Оно не может быть ни четным, ни нечетным, так как, присоединяя к нему единицу, мы не изменяем его природы». «Мы познаем не только существование, но и природу конечного, так как мы сами конечны и протяженны. Мы знаем существование бесконечного, но не его природу, потому что, имея, подобно нам, протяжение, оно не имеет границ. Но мы не можем познать разумом ни существования, ни природы божества, потому что оно не имеет ни протяжения, ни границ».

Таким образом, задолго до Канта Паскаль понял невозможность доказать существование божества какими бы то ни было физическими или метафизическими аргументами. Но в то время как Кант искал недостающих доказательств в области нравственной, Паскаль полагал, что единственное возможное доказательство дает вера. «Мы знаем существование божества посредством веры, – говорит Паскаль, – а природу его – посредством его славы», выражающей себя в жизни праведников. Конечно, и тут есть моральное начало, но оно играет у Паскаля далеко не первую и не исключительную роль.

Ссылаясь на св. Павла, Паскаль говорит, что христиан нельзя упрекать в том, что они не могут дать в пользу своей веры никаких разумных доводов. Ведь христиане, говорит Паскаль, сами заявляют, что верят в вещи, которые могут показаться нелепостью (stultitia, I Поcл, св. Павла к Коринф., гл. I).

По словам Паскаля, каждый человек вынужден избрать одну из гипотез: либо есть божественное начало, либо его нет. «Надо биться об заклад, – говорит он. – Это не зависит от вашей воли, вы вынуждены делать выбор. Если надо выбирать, посмотрим, что вас менее интересует. Вы можете проиграть две вещи: истину и добро (если божества нет). Взвесим потерю и прибыль». И затем Паскаль пытается доказать, что ввиду возможности бесконечно большой прибыли можно смело поставить на карту все».

Но как поступить, если разум отказывается подчиниться вере?

Лев Толстой дал бы нам совет «опроститься»; Паскаль раньше его дал подобный же совет, но выразился гораздо искреннее, смелее и энергичнее. Паскаль советует нам поглупеть (abвtir), что, конечно, нельзя понимать в буквальном смысле, как сделал французский философ Кузен, который с видом умного человека прочел Паскалю за этот совет весьма строгий выговор. Паскаль, очевидно, желает показать своим советом, что, по его мнению, область веры должна быть совершенно отделена от области разума, который – так думает Паскаль – вторгается в области, совершенно ему не свойственные. Ни Давид, ни Соломон, по словам Паскаля, не рассуждали таким образом: «Пустота существует, стало быть, есть Бог». Физика и даже математика бессильны в вопросах веры. «Вместо искания новых доказательств существования божества, – пишет Паскаль, – работайте над уменьшением ваших страстей». С этой целью Паскаль советует даже подчинить себя внешней дисциплине, например, строго соблюдать обряды, что он делал и сам в конце своей жизни. «Разумеется, это заставит вас поглупеть», – говорит Паскаль. – «Но я этого и боюсь», – скажете вы. – «Почему? – спрашивает Паскаль. – Что вы потеряете? Вы станете честным, верным, благотворительным, благодарным, искренним, правдивым».

Таким образом, в области положительной Паскаль не мог придумать ничего, кроме подчинения разума вере и обуздания страстей. Но таков уж неизбежный результат всякого мистицизма.

Что касается скептического отношения Паскаля ко всему стоящему вне предметов веры, оно в высшей степени замечательно как критика человеческого разума и всех человеческих дел. Все ему кажется суетным и ничтожным, все, кроме человеческой мысли, поскольку она является отражением божества. «Пусть, – говорит он, – человек созерцает природу во всем ее возвышенном и полном величии. Пусть он удалит свои взоры от окружающих его низких предметов, пусть взглянет на это ослепительное светило, поставленное как вечный светоч, для освещения вселенной; пусть земля представится ему точкой… Наш взор останавливается, но воображение идет далее. Весь этот видимый мир есть лишь незаметная черточка на пышном лоне природы… Что такое человек в природе? Ничто по сравнению с бесконечным, все по сравнению с ничтожно-малым: среднее между ничем и всем».

Иногда суждения Паскаля о человеческом ничтожестве блещут горьким юмором, напоминающим Шопенгауэра.

Все, чем люди наслаждаются, все, что составляет их гордость, будит честолюбие и ненасытные стремления – все это, говорит Паскаль, не более как плод нашего воображения. Без помощи удивительной способности к самообольщению и к одурачиванью других людей никакие богатства земли не доставили бы ни славы, ни видимого благополучия.

«Наши судьи, – говорит Паскаль, – отлично поняли этот секрет. Их красные мантии, их горностаи, палаты, в которых они судят, вся эта торжественная внешность была крайне необходима. Если бы у лекарей не было мантий и у докторов их четырехугольных колпаков, они не могли бы так дурачить людей, как они теперь это делают… Наши короли не надевают слишком пышных одежд, но за ними следует стража с алебардами; все эти трубы и барабаны, войска, окружающие их, – все это приводит в трепет даже храброго. Надо иметь слишком очищенный разум, чтобы считать таким же человеком, как все, великого падишаха, окруженного сорока тысячами янычар… Если бы врачи действительно умели лечить, они не нуждались бы в колпаках: величие науки было бы само по себе достойно уважения».

Не менее скептически относится Паскаль ко всевозможным человеческим профессиям. «Случай, – говорит он, – делает людей каменщиками, воинами, кровельщиками. Военные говорят: только война настоящее дело, все штатские – бездельники… Привычка побеждает природу… Иногда, однако, природа берет верх, и вместо солдата или каменщика мы видим просто человека».

Точно так же ничтожны и нелепы, по мнению Паскаля, все привычки, обычаи и прочие различия, создаваемые климатом, политическими границами, эпохой. В рассуждениях Паскаля по этому поводу мы уже видим предвестие философских учений XVIII века, он иногда говорит почти языком Руссо. «Вместо постоянного и прочного начала справедливости, – говорит Паскаль, – мы видим фантазии и капризы персов и немцев». «Три градуса широты опрокидывают всю юриспруденцию, меридиан решает сущность истины; вступление Сатурна в созвездие Льва обозначает начало такого-то преступления. Хороша справедливость, ограниченная рекой! Истина по эту сторону Пиренеев, ложь – по ту сторону».

Разбойник, прелюбодей, отцеубийца – все в свое время и в своем месте считались людьми добродетельными. Может ли быть что-либо нелепее того, что другой человек имеет право убить меня, потому что он живет по ту сторону реки и потому что его князь поссорился с моим, хотя у меня с ним самим нет никакой ссоры? Без сомнения, существуют естественные законы; но наш прекрасный извращенный разум испортил все. А между тем как бессилен этот разум! Не надо пушечного выстрела для того, чтобы прервать ход наших мыслей, достаточно шума точильного колеса. Не удивляйтесь тому, что этот человек плохо рассуждает: муха жужжит над его ухом. Хорош владыка вселенной! О, комичнейший герой!

Что такое человеческие удовольствия? Причины новых несчастий, новых страданий. «Когда я, – говорит Паскаль, – размышляю иной раз о тревогах людей, об опасностях и несчастиях, которым они себя подвергают, я часто говорю, что все человеческие бедствия происходят от одной вещи, а именно от того, что люди не умеют спокойно сидеть в комнате. Человек, имеющий достаточно, чтобы прожить, умей он оставаться у себя дома, не отправился бы на море или на войну. Но когда я, найдя источник наших несчастий, пытался открыть причину, почему люди подвергают себя всем этим бедствиям, я увидел, что тут есть и некоторое действительное благо… Вообразим себе самое лучшее положение, например положение короля. Если у него нет развлечений и разнообразия, самая благополучная с нашей точки зрения жизнь скоро ему опротивеет. Он будет думать о заговорах, восстаниях, о смерти и в конце концов станет несчастнее последнего из своих подданных, имеющего возможность разнообразить свою жизнь. Отсюда всеобщая страсть к развлечениям. Вот почему ищут игры, женщин, войны, крупные должности. Ни один охотник не охотится за зайцем ради зайца. Если бы ему дали этого зайца даром, он не взял бы его. Люди ищут шума и возни, отвлекающей их от мыслей о ничтожестве нашего существования. Вся жизнь проходит таким образом: мы ищем покоя, преодолевая препятствия, но как только преодолели их, покой становится для нас невыносим. Человек так несчастен, что скучает даже без всякой причины, просто по своей комплекции, и он так тщеславен и мелочен, что, когда есть тысячи причин скуки и тоски, какой-нибудь пустяк вроде бильярдного шара может развлечь его. Ведь он завтра будет хвастать в обществе друзей, что играл лучше своего противника. Что значит быть канцлером, министром и т. п.? Это значит быть в таком положении, когда с утра до вечера в передней и в кабинете толкутся толпы людей, препятствующие счастливцу думать о самом себе. Пусть он выйдет в отставку, сохранив все свои богатства или даже получив более прежнего, он будет несчастным и покинутым, потому что никто теперь не мешает ему думать о самом себе».

В конце концов, что такое человек? Мы не знаем, ни что такое тело, ни что такое дух; еще менее мы знаем, каким образом дух может сочетаться с телом. Что же такое человек – этот судья всех вещей, глупый земной червь, сосуд истины, клоака заблуждений, слава и позор вселенной? Ни ангел, ни животное… Вся жизнь, вся философия зависят от вопроса: смертна ли наша душа или бессмертна? «Можно, – говорит Паскаль, – не развивать систему Коперника, но вопрос о бессмертии души непременно должен быть решен в том или другом смысле». А между тем есть философы, строящие свои системы совершенно независимо от этого вопроса. Поразительно, говорит Паскаль, до чего доходит равнодушие многих людей в этом случае. «Мы подобны путешественникам на пустынном острове или же обремененным цепями преступникам, которые ежедневно с полным равнодушием смотрят на то, как убивают одного из их товарищей, зная, что придет и их черед. Что подумать о приговоренном к смерти, который, располагая лишь часом для подачи просьбы о помиловании и зная, что он наверное может добиться помилования, проведет этот час за игрою в пикет? Вот наш портрет. Кто может вывести нас из этого хаоса? Ни скептики, ни философы, ни догматики ничего не могли сделать. Скептик не может сомневаться во всем, например, когда его колют или обжигают; наконец, он не может сомневаться в своем сомнении. Догматик строит башню до небес, но она обрушивается, и под ногами разверзается бездна. Разум, стало быть, бессилен. Только сердце, только вера и любовь могут вывести нас из этой пучины».

Такова, в общих чертах, красноречивая аргументация Паскаля, приведшая его от скептицизма к вере.

Здесь не место разбирать учение Паскаля. Достаточно заметить, что все те проявления любви к ближнему, о которых говорит Паскаль, нимало не противоречат велениям разума и нисколько не исключают разума. Нет никакой необходимости последовать совету Паскаля и «поглупеть», подвергнув себя рекомендуемой им дисциплине, для того чтобы иметь возможность быть честным, правдивым, искренним и благотворительным. Напротив того, разум дает более правильное применение высоким нравственным качествам. Если даже вслед за Паскалем признать бессилие разума и считать нашу умственную деятельность столь же автоматичною, как передвижение колес в арифметической машине Паскаля, то и это нимало не служит доказательством несовместимости разума с моральною стороною христианского учения. Что же касается той стороны, которая так привлекла Паскаля особенно со времени уверования им в чудо «святого терния», то именно о ней следует сказать, что она связана с вопросами нравственности лишь случайным и внешним образом: поэтому можно быть весьма различных мнений по этого рода вопросам и держаться совершенно одинаковых взглядов относительно человеческой морали.

За Паскалем история философии должна, однако, признать ту заслугу, что он поставил вопросы прямее, искреннее и талантливее, чем большинство писавших в том же духе; что у него слово не расходилось с делом и вся его жизнь была точным воплощением его идей. Если у него были слабости и заблуждения, то он искупил их годами тяжелых нравственных и физических страданий. Беспощадный обличитель иезуитского лицемерия и фарисейства, он одним этим заслужил место в истории человеческого развития, не говоря уже о его гениальных научных трудах.

Году Паскаль начал создание своей суммирующей машины «паскалины». Машина Паскаля выглядела в виде ящика, наполненного многочисленными связанными одна с другой шестерёнками. Складываемые числа вводились соответствующим поворотом колес. Примерно за 10 лет Паскаль построил около 50 вариантов своей машины. Несмотря на вызываемый ею всеобщий восторг, машина не принесла богатства своему создателю. Однако изобретённый Паскалем принцип связанных колёс почти на три столетия стал основой создания большинства вычислительных устройств .

Паскаль был первоклассным математиком. Он помог создать два крупных новых направления математических исследований. В возрасте шестнадцати лет написал замечательный трактат о предмете проективной геометрии и в году переписывался с Пьером де Ферма по теории вероятностей , что впоследствие оказало принципиальное влияние на развитие современной экономики и социологии .

Имя Блеза Паскаля носит один из языков программирования Pascal , а также способ расположения биномиальных коэффициентов в таблицу - треугольник Паскаля .

Работы Блеза Паскаля

• Опыт о конических сечениях (Essai pour les coniques, ) - теорема Паскаля о том, что во всяком шестиугольнике, вписанном в эллипс, гиперболу или параболу, точки пересечения трех пар противоположных сторон лежат на одной прямой.
• Новые опыты, касающиеся пустоты (Expériences nouvelles touchant le vuide, )
• Трактат о равновесии жидкостей (Traités de l"équilibre des liqueurs, )
• Трактат о весе массы воздуха (Traités de la pésanteur de la masse de l’air, )
• Трактат об арифметическом треугольнике (Traité du triangle arithmétique avec quelques autres petits traités sur la même matière, , издан в )
• Письма к провинциалу - серия из восемнадцати писем, опубликованных в - , шедевр французской сатирической прозы
• Молитвенное обращение об обращении во благо болезней (Prière pour demander à Dieu le bon usages des maladies, )
• Мысли о религии и других предметах (Pensées sur la religion et sur quelques autres sujets) - посмертное издание, организованное родственниками: мешанина из всех черновиков, что они смогли найти, большей частью из незаконченной «Апологии христианской религии» (Apologie de la religion chrétienne). Содержит среди прочего т. н. аргумент Пари .
• Трактат о пустоте - не была опубликована, после смерти автора были найдены лишь фрагменты.

Ссылки

• Гиндикин С., Блез Паскаль. , Квант , № 8, 1973.

Паскаль (Брокгауз и Ефрон)

Паскаль - один из величайших мыслителей Франции (1623-62), род. в Клермон-Ферране; с ранних лет обнаруживал большую пытливость и замечательную способность к математическим наукам (см. ниже). Усиленные занятия сильно расстроили слабое от природа здоровье П. Поправившись, он, по просьбе отца, сократил свои занятия до двух часов в день и стал вести обычную жизнь обеспеченного молодого человека, посещал салоны , театры и т. п. К этому же времени относится начало его занятий философией : он прочел, между прочим, Эпиктета, Декарта и Опыты Монтеня. Последняя книга произвела на него самое безотрадное впечатление: холодный скептицизм Монтеня отравленной стрелой вонзился в раскрытое вере и надежде сердце юноши. Даже система Декарта не доставила ему полного успокоения: Декарт обращался только к разуму, тогда как П. искал истины, могущей удовлетворять не только разум, но и сердце. В это время ему попалась под руку книга голландского теолога Янсена: «Преобразование внутреннего человека», где одинаково осуждается и сладострастие плоти, в сладострастие духа, под которым разумеется удовлетворение чрезмерной пытливости, как проявления утонченного эгоизма и самолюбия. Эта аскетическая мысль показалась П. до такой степени возвышенной, что он решил навсегда бросить занятие наукой. Но это не так легко было сделать: несмотря на все свои усилия, он не мог, напр., устоять против желания проверить опыты Торричелли над тяжестью воздуха. Изданные им «Nouvelles experiences louchant le Vide» имеют важное значение в науке; по выражению Джона Гершеля, он более чем кто-либо способствовал к упрочению в умах людей расположения к опытному познанию. Занятия физикой , однако, только на время отвлекали его от философских вопросов. Погруженный в мучительные думы над великой проблемой человеческого существования, он не находил ничего, что могло бы исцелить тоску его неудовлетворенной души.

Один раз, впрочем, луч света озарил мрачную мистическую глубь истерзанной души П. и возбудил в нем надежду на счастье. Кто была особа, пробудившая нужное чувство в душе юного философа, мы не знаем; можно только догадываться, что она стояла очень высоко на общественной лестнице и не пожелала перешагнуть через разделявшую их социальную бездну, Чувство, внушенное ею П., было чувство почтительное, робкое и вполне идеальное. Это доказывается относящимся к этому времени небольшим сочинением: «Discours sur les passions de l’Amour», которое один из критиков назвал поэтической рапсодией , продиктованной П. песнями Петрарки и Рафаэля. Декартовским врожденным идеям разума П. противопоставляет врожденные чувства, из которых самое сильное есть любовь. По мнению П., мы пришли в мир, чтобы любить и наслаждаться; это не требует никаких доказательств, потому что чувствуется человеком. Конечно, слово наслаждение П. не понимает в вульгарном смысле чувственного удовольствия; напротив того, величайшее счастье, доступное человеку - любовь - должно покоиться на идеальных началах и служить источником всего возвышенного и благородного. В 1651 г. П. потерял любимого отца; любовь его не увенчалась успехом; в довершение всего падение с экипажа на мосту Нельи до того потрясло всю его нервную систему, что он стал страдать галлюцинациями . Подавленное настроение духа привело его в г. в янсенистскую общину Пор-Рояля, где много разбитых сердец искало успокоения. Положение отшельников Пор-Рояля было в эту минуту самое критическое. Ожесточенные враги их, иезуиты , достигли того, что собор французских епископов и сам папа осудили пять главных тезисов янсенистского учения; вследствие этого осуждения существовавшая при Пор-Рояле Мужская и Женская школа были закрыты; оставалось еще Сорбонне произнести свое осуждение - и тогда власти могли бы закрыть и сам Пор-Рояль . В эту-то роковую для янсенистов минуту, когда вся Франция с нетерпением ждала приговора Сорбонны, появились знаменитые «Письма к Провинциалу» («Lettres Provinciales»). Окинув взглядом поле битвы, П. понял, что янсенисты наверно проиграют дело и в Сорбонне, и перед общественным мнением, если будут сражаться на почве мало понятных обществу теологических тонкостей. Вследствие этого П. перенес вопрос на почву нравственных принципов и отдал спор между янсенистами и иезуитами на суд общественной совести. Он разоблачил казуистику иезуитов, предал позору их гибкую и бесчестную мораль , оправдывавшую все средства, вплоть до убийства, для достижения цели. По мнению П., борьба между янсенистами и иезуитами была борьбой истины с насилием, свободы с деспотизмом, нравственных принципов с эгоизмом. Впечатление, произведенное этой филиппикой, было громадное. Несмотря на осуждение янсенистов самим папой, все, что было лучшего во французском обществе, стало на сторону гонимых; с этих пор имя иезуита стало синонимом лицемерия, своекорыстия и лжи. Иезуиты вздумали было полемизировать с П., но изданная ими в свою защиту «Apologie des Casuistes» обрушилась на их голову; под давлением общественного мнения, само духовенство восстало против этой книги и ходатайствовало перед папой об ее запрещены. Торжество П. было полное, но он был настолько расстроен нравственно, что не мог вполне наслаждаться им. Удалившись навсегда в Пор-Рояльское уединение, он отбросил все суетные помышления о литературной известности, предался молитве и религиозным размышлениям и скоро сделался настоящим аскетом. Он носил на теле пояс, усеянный гвоздями; всякий раз, когда ему казалось, что мятежный дух его волнуется сомнением или гордостью, он бил по поясу рукой и гвозди вонзались ему в тело. По смерти П. в его комнате в Пор-Рояле нашли несколько связок или свертков различных отрывков религиозно-философского содержания, писанных на лоскутках бумаги и сложенных как попало. В г. эти отрывки были приведены в некоторый порядок и изданы, под именем «Pensees». Это издание, послужившее основой всех последующих, было крайне неисправно. Когда в 1842 г. Виктор Кузен, сличивший его с подлинными рукописями, доложил об этом Академии, последняя поручила Гаве сделать новое, критическое издание «Pensees», вышедшее в свет в 1852 г. Только с этого времени можно было утверждать, что мы имеем в руках подлинный текст П. Мысли П. представляют собой отрывки из большого задуманного им сочинения в защиту религии . В последние годы жизни П. одна мысль всецело наполняла собой его истерзанную душу, - мысль о том, что будет с нами после смерти? Вера ответила ему на этот вопрос, но только для него лично; он знал, что, на свете много скептиков и неверующих; ему хотелось открыть глаза невидящим, убедить сомневающихся, пристыдить гордящихся своим разумом. По всему видно, что П. хотел приложить к христианству тот самый метод, которому он следовал для доказательства научных проблем, то есть выставить ряд фактов, в существовании которых наш разум не может. сомневаться, и затем доказать, что эти факты объясняются только с помощью христианской религии. По мнению П., человек, исполненный противоречий в своей нравственной и физической природе, есть загадка , разрешимая только при посредстве христианской религии. Прежде всего П. удивляется равнодушно человека перед этой загадкой, к разрешению которой должны быть направлены все его усилия, ибо, в самом деле, что такое человек, как не соединение самых неразрешимых противоречий? В одно и то же время он - самое великое и самое ничтожное из существ; он постигает своим разумом величайшие тайны природы - и достаточно порыва ветра, чтобы потушить навсегда светоч его жизни. Все, что он ни задумывает, доказывает в одно и то же время и силу его мысли, и слабость ее; на каждом шагу ум его наталкивается на такие преграды, перед которыми волей-неволей он должен склониться. Ничтожный промежуток времени, назначенный для его жизни, он не умеет употребить как следует, заняться единым на потребу; напротив того, он старается забыться, старается отвратить свою мысль от самых главных вопросов своего существования, забавляет себя игрой, охотой, политикой, и таким образом убивает время, пока оно, в свою очередь, не убьет его. Так проходит вся жизнь человека. А между тем, при всех слабостях в душе человека никогда совершенно не угасают инстинкты великого и божественного. Человек несчастен и слаб, человек страдает, но он знает, что он страдает - и в этом его величие; все достоинство человека состоит в его способности мыслить. Итак, с одной стороны - величие, с другой - ничтожество и слабость: вот два крайних пункта, до которых ежечасно достигает непостижимая натура человека. Приводя различные попытки разъяснения этой загадки в философии стоиков, скептиков и т. д., П. мастерски показывает их односторонность и приходит к заключению, что только одно христианство , понимаемое в смысле доктрины янсенистов, может примирить эти неразрешимые противоречия. Христианство учит, что до грехопадения человек находился в состоянии невинности и совершенства, следы которого сохранились до сих пор в его неустанном стремлении к нравственному идеалу. После грехопадения ум человека омрачился, утратил ясность, воля настолько ослабела, что он не может, без помощи божественной благодати , стремиться к совершенству. Вот почему человек являет в своей природе столько противоречий; вот почему он и велик, и ничтожен в одно и то же время. Чтобы религия была истинна, нужно, чтобы она приняла в соображение это основное противоречие человеческой природы - а какая же религия яснее сознает это противоречие, чем религия христианская? Таким образом, христианство является единственной гипотезой, способной дать ключ к разгадке человеческого существования, и поэтому оно - единственно-истинная религия.

Кроме доказательств истинности христианской религии, Мысли П. заключают в себе массу глубоких наблюдений над жизнью и людьми, выраженных в такой простой и изящной форме и таким лапидарным слогом, что, раз прочтя их, непременно запомнишь. Стараясь определить сущность человеческой природы, П. невольно должен был сделаться психологом и моралистом, и высказанные им мысли о человеке, положении его в обществе, о литературе и т. д. поражают своей глубиной и оригинальностью. Мысли П. переведены на русский язык Первовым (СПб., 1892).

Дополнительная литература о Паскале

m-me Perier (сестра П.), «Vie de Pascal», обыкновенно предпосылаемая всем изданиям «Pensees»; Dufosse, «Memoires pour servir a l’histoire de Port-Royal» (1876-79); Sainte-Beuve, «Histoire du Port-Royal» (тт. II и III); его же, «Causeries du Lundi» (т. V); Reuchlin, «Pascal’s Leben» (Штуттг., 1840); Havet, «Etude sur Pascal», предпосланные его изданию сочинений П.; Maynard, «Pascal, sa vie, son caractere» (П., 1850); Vinet, «Etudes sur Pascal» (П., 1856); Prevost-Paradol, «Les Moralistes Fran ç ais» (П., 1865); Seche, «Les dormers Jansenistes» (П., 1891-1892); «Blaise P., Pensees, Lettres et Fragments, publiees pour la premiere fois par Pros» per Fengire" (П., 1897); Brunetiere, «Eludes Critiques» (4-й т.); Leslie Stephen, «Pascal» («Fortnightly Review», 1897, июль).

H. Стороженко

«Паскаль, как математик»

На 16 году жизни Паскаль уже был в состоянии написать замечательное сочинение о конических сечениях, из которого было напечатано небольшое извлечение («Essai pour les coniques», П., 1640 г. Сведения об этом сочинении сохранил для потомства Лейбниц , рассматривавший его во время своего пребывания в Париже в рукописи. В основание сочинения автор положил открытую им замечательную теорему о мистическом шестиугольнике, состоящую в выражении свойства шестиугольника, вписанного в коническое сечение, всегда иметь три точки пересечения его противоположных сторон на одной прямой. В упомянутом выше извлечении из этого сочинения П. говорит о себе, как о последователе Дезарга. П. смело выступил на тот путь, который, приведя к созданию новой синтетической геометрии , освободил геометрию от необходимости развиваться на чуждой ей арифметическо-алгебраической почве. Другой выдающейся работой П. в области геометрии были исследования, относящиеся к циклоиде . П. решил вопросы об определении: 1) площади и центра тяжести отрезка, образованного линией, параллельной основанию циклоиды и проведенной от какой-нибудь из ее точек до пересечения с осью; 2) объемов и центров тяжести тел, происшедших от вращения того же отрезка как около его основания, так и около оси циклоиды, и 3) центров тяжести четырех тел, происходящих от пересечения двух предыдущих плоскостями, проходящими соответственно через их оси вращения.

Прежде напечатания найденного им решения П.. по весьма распространенному в свое время обычаю, обратился к современным геометрам в июне 1658 г. с анонимным циркулярным объявлением о назначении за доставление вполне объясненных и ясно доказанных решений всех этих вопросов не позже 1 октября того же года, премий в 40 пистолей для первого из доставивших эти решения и в 20 - для второго. Представленные две работы, одна Лалувера, а другая Валлиса, не оказались заслуживающими премий. В октябре же вышла в свет "Histoire de la Roulette " caмогo П., содержавшая, кроме истории предшествующих работ по изучению циклоиды, еще прежде придуманные им методы нахождения квадратур, кубатур, вьпрямлений и центров тяжести тел, плоских и кривых поверхностей и кривых линий. Приложением к циклоиде П. испытал и оправдал на деле полную пригодность своих методов, выработанных путем удержания принципа метода неделимых Кавалери. Приведением этого метода в связи с суммированием рядов П. первый выступил на тот путь, которым с таким успехом шли несколько позже Валлис со своей «Arithmetica Infinitorum » и Ньютон перед открытием метода флюксий. Кроме того, из признания Лейбница известно, что и ему работы П. были полезны на пути к открытию дифференциального и интегрального исчислений. Продолжение «Histoire de la Roulette », направленное главным образом против Лалувера, вышло также в 1658 г. и, наконец, в январе 1659 г. сочинения, содержания под общим заглавием «Lettres a Mr. Carcavi » - решения предложенных для соискания премии вопросов и заключавшаяся в письме Деттонвиля (псевдоним П.) к Каркави в пяти трактатах: «Proprietes des sommes simples triangulaires et pyramidales», «Traité des trilignes rectangles et de leursonglets», «Traité des sinus du quart de cercle», «Traité des arcs de cercles», «Petit traité des solide s circulaires» . Кроме названных уже, циклоид были посвящены еще следующие сочинения П., напечатанные в 1658 г.: «Problemata de cycloide proposita mense junii», «Reflexions sur la condition des prix attaches a la solution des problemes de la cycloide» и его продолжение «Annotata in quasdam solutiones problematum de cycloide» и, написанные в 1659 г.и после «Traité general de la roulette ou Problemes proposes publiquement et resolus par Amos Dettonville» и «Dimensions des lignes courbes de toutes les roulettes» . По геометрии остается прибавить к вышеназванным еще: «Tactiones sphericae», «Tactiones etiam conicae», «Loci solidi», «Loci plani», «Perspectivae methodus», «De l’escalier circulaire, des triangles cylindriques et de la spirale autour du c ône», «Propri etes du cercle, de la spirale et de la parabole» и отрывок о методе ведения геометрических доказательств. В этом отрывке нельзя не видеть одного из первых принадлежащих новому времени ценных опытов создания элементов философии математики .

Началом работ Паскаля в области науки чисел было совершенное им на 19 году жизни изобретение счетной машины для четырех арифметических действий. Несовершенство механической техники эпохи не позволило, однако же, парижским механикам в точности осуществить идеи изобретателя. В г. появилось описание машины «Avis necessaire a tous ceux qui auront la curiosite de voir la machine arithmetique et de s’en servir ». He позже г. был изобретен арифметический треугольник (группа чисел, расположенных в горизонтальных строках, в виде треугольника), по сложности здесь не описываемый. В числе многочисленных приложений арифметического треугольника можно указать на доставление им арифметических рядов восходящего порядка на нахождение в нем чисел сочетаний.

Сочинение П. «Traité du triangle arithmetique» написано в 1654 г., но вышло в свет только в г. В нем в доказательстве одного из предложений (Consequence XII), относящихся к арифметическому треугольнику, впервые сделался известным найденный П. и получивший затем широкое распространение в науке метод полной индукции или, другими словами, способ доказательства от n к n + 1, состоящий в заключении от справедливости доказываемой истины в одном случае к справедливости ее в следующем. Решением задач, предложенных в г. кавалером де Мере, П. был приведен к созданию теории вероятностей , но не оставил, однако же, сочинения по новосозданной науке. Ученый мир мог познакомиться с этими работами частью по «трактату» об арифметическом треугольнике, как по содержащему некоторые из соответствующих приложений последнего, главным же образом из переписки Паскаляс Ферма . В области теории чисел П. оставил два сочинения: «De numerorum continuorum productis» и «De numeris multiplicibusex sola characterum numericorum additione agnoscendis» . «Произведением непрерывных чисел рода k» в первом из этих сочинений П. называет произведение натуральных чисел от a до a + k - 1; предметом же второго являются условия делимости чисел, выводимые из познания сумм их цифр. К теории чисел и частью к алгебре относятся; «De numer icarum potestatum ambitibus», «Traité sur les nombres multiples», «De numeris. magicomagicis», «Traité des ordres numeriques» (1665), «De numericorum ordinum compositione», «De numericorum ordinum resolutione», «De numericorum ordinum summa», «Producta con tinuorum resolvere», «Numericarum potestatum generalis resolutio», «Combinationes», «Potestatum numericarum summa» .

В период 1647-53 гг. П., кроме других своих работ, занимался еще физическими исследованиями по вопросу о давлении воздуха и равновесии жидкостей. Узнав об открытии Торричелли барометра , П. повторил опыты изобретателя его с ртутью, водой, красным вином и пр., но в сочинении «Experiences nouvelles touchant le vuide» (П., 1647) по-прежнему основал их объяснение на древней боязни пустоты (horror vacui ). Когда же наконец ему сделалось известным объяснение Торричелли, то он еще с большим увлечением принялся за опыты, закончившиеся произведенным по поручению П., его зятем Перье, определением одновременных высот барометров на вершине горы Пюи де Дом близ Клермон и у ее подошвы. В г. вышла брошюра П.: «Recit de la grande experience dе l’equilibre des liqueurs». Дальнейшие наблюдения над барометром в -51 гг. позволили П. объяснить давлением воздуха явления всасывания, обнаружили возможность измерения высот с помощью барометра, указали на уменьшение плотности слоев воздуха по мере их удаления от земной поверхности и раскрыли существование связи между колебаниями барометра и изменениями [[погода|погодыъъ. В оконченном еще в г., но появившемся в печати только в г. сочинении «Traité de l’equilibre des liqueurs el de la pesanteur de la masse de Pair» (П.) П. занимался еще и равновесием жидкостей вообще, причем, подобно Галилею , основывался на принципе возможных скоростей, выводя с его помощью целый ряд важных предложений.

Первое полное собрание сочинений Паскаля

Первое полное собрание сочинений П. было издано Боссю под заглавием: «Oeuvres de В. Pascal» (5 т., Гаага и П., 1779; 6 т., П., 1819); последнее изд. 1872 (П.).

Биография Паскаля

Из биографий П. более значительная Dreydorff: «Pascal, sein Leben und seine Kämpfe» (Лпц., 1870).

Энциклопедичный YouTube

1 / 5

✪ Блез Паскаль, великий учёный (рассказывает Илья Бузукашвили)

✪ Блез Паскаль, великий французский математик, физик, писатель, мыслитель

✪ Блез Паскаль (рассказывает Борис Тарасов)

✪ Блез Паскаль, синтетический гений (рассказывает Ольга Жукова)

✪ История техники: машина Паскаля

Субтитры

Биография

Детство

Блез рос одарённым ребёнком. Его отец Этьен самостоятельно занимался образованием мальчика; Этьен и сам неплохо разбирался в математике - дружил с Мерсенном и Дезаргом , открыл и исследовал неизвестную ранее алгебраическую кривую, с тех пор получившую название «улитка Паскаля », входил в комиссию по определению долготы , созданную Ришельё .

Паскаль-отец придерживался принципа соответствия сложности предмета умственным способностям ребёнка. По его плану древние языки Блез должен был изучать с 12 лет, а математику с 15-16-летнего возраста. Метод обучения состоял в объяснении общих понятий и правил и последующем переходе к изучению отдельных вопросов. Так, знакомя восьмилетнего мальчика с законами грамматики, общими для всех языков, отец преследовал цель научить его мыслить рационально. В доме постоянно велись беседы по вопросам математики и Блез просил познакомить его с этим предметом. Отец, опасавшийся, что математика помешает сыну изучать латинский и греческий языки, обещал в будущем познакомить его с этим предметом. Как-то раз, на очередной вопрос сына о том, что такое геометрия, Этьен кратко ответил, что это способ чертить правильные фигуры и находить между ними пропорции, однако запретил ему всякие исследования в этой области. Однако Блез, оставаясь один, принялся углём чертить на полу различные фигуры и изучать их. Не зная геометрических терминов, он называл линию «палочкой», а окружность «колечком». Когда отец случайно застал Блеза за одним из таких самостоятельных уроков, он был потрясён: мальчик, не знавший даже названий фигур, самостоятельно доказал 32-ю теорему Евклида о сумме углов треугольника. По совету своего друга Ле Пайера Этьен Паскаль отказался от своего первоначального плана обучения и разрешил читать сыну математические книги . В часы отдыха Блез изучал Евклидову геометрию, позднее, с помощью отца, перешёл к работам Архимеда , Аполлония и Паппа , потом - Дезарга .

С 14 лет Паскаль участвовал в еженедельных семинарах Мерсенна , проводимых по четвергам. Здесь он познакомился с Дезаргом . Юный Паскаль был одним из немногих, кто изучал его труды, написанные сложным языком и насыщенные новоизобретёнными терминами. Он совершенствовал идеи, высказанные Дезаргом, обобщая и упрощая обоснования. В 1640 году выходит первое печатное произведение Паскаля - «Опыт о конических сечениях» , результат исследования работ Дезарга. В это сочинение автор включил теоремы (доказательства не приводятся), три определения, три леммы и указал главы планируемого труда, посвящённого коническим сечениям. Третья лемма из «Опыта…» является теоремой Паскаля : если вершины шестиугольника лежат на некотором коническом сечении , то три точки пересечения прямых, содержащих противоположные стороны, лежат на одной прямой. Этот результат и 400 следствий из него Паскаль изложил в «Полном труде о конических сечениях», о завершении которого Паскаль сообщил пятнадцать лет спустя и который сейчас отнесли бы к проективной геометрии . «Полный труд…» так и не был опубликован: в 1675 году его прочёл в рукописи Лейбниц , рекомендовавший племяннику Паскаля Этьену Перье срочно напечатать его. Однако Перье не прислушался к мнению Лейбница, впоследствии рукопись была утеряна .

Руан

Опыты с трубкой Торричелли

В конце 1646 года Паскаль, узнав от знакомого своего отца о торричеллиевой трубке , повторил опыт итальянского учёного. Затем он произвёл серию видоизменённых экспериментов, стремясь доказать, что пространство в трубке над ртутью не заполнено ни её парами, ни разреженным воздухом, ни некоей «тонкой материей». В 1647 году , уже находясь в Париже и несмотря на обострившуюся болезнь, Паскаль опубликовал результаты своих опытов в трактате «Новые опыты, касающиеся пустоты». В заключительной части своего труда Паскаль утверждал, что пространство в верхней части трубки «не заполнено никакими известными в природе веществами … и можно считать это пространство действительно пустым, до тех пор, пока экспериментально не доказано существования там какого-либо вещества». Это было предварительное доказательство возможности пустоты и того, что гипотеза Аристотеля о «боязни пустоты» имеет пределы.

Впоследствии Паскаль сосредоточился на доказательстве того, что столбик ртути в стеклянной трубке удерживается давлением воздуха. По просьбе Паскаля его зять Флорен Перье провёл серию экспериментов у горы Пюи-де-Дом в Клермоне и описал результаты (разница в высоте столбика ртути на вершине и у подножия горы составила 3 дюйма 1 1/2 линии) в письме Блезу. В Париже на башне Сен-Жак опыты повторяет уже сам Паскаль, полностью подтвердив данные Перье . В честь этих открытий на башне был установлен памятник учёному. В «Рассказе о великом эксперименте равновесия жидкостей» (1648) Паскаль привёл свою переписку с зятем и следствия, вытекающие из этого опыта: теперь есть возможность «узнать, находятся ли два места на одном уровне, то есть одинаково ли они удалены от центра земли, или которое из них расположено выше, как бы ни были они далеки друг от друга».

Паскаль отмечал также, что все явления, приписываемые ранее «боязни пустоты» на самом деле следствия давления воздуха. Обобщая полученные результаты, Паскаль сделал вывод, что давление воздуха есть частный случай равновесия жидкостей и давления внутри них. Паскаль подтвердил предположение Торричелли о существовании атмосферного давления . Развивая результаты исследований Стевина и Галилея в области гидростатики в своём «Трактате о равновесии жидкостей» (1653, опубликован в 1663), Паскаль подошёл к установлению закона распределения давления в жидкостях. Во второй главе трактата он формирует идею гидравлического пресса : «сосуд, наполненный водою, является новым принципом механики и новой машиной для увеличения сил в желаемой степени, потому что с помощью этого средства человек сможет поднять любую предложенную ему тяжесть» и отмечает, что принцип его действия подчиняется тому же закону, что и принцип действия рычага , блока , бесконечного винта . Паскаль вошёл в историю науки, начав с простого повторения опыта Торричелли, он опроверг одну из основных аксиом старой физики и установил основной закон гидростатики .

У Паскаля множество планов на будущее. В письме Парижской академии (1654) он сообщил, что готовит фундаментальный труд под названием «Математика случая».

«Мемориал»

Это событие коренным образом изменило его жизнь. Паскаль не рассказал о том, что произошло, даже сестре Жаклин, но попросил главу Пор-Рояля Антуана Сенглена стать его духовником, оборвал светские связи и принял решение покинуть Париж.

Пор-Рояль

Сначала он живёт в замке Вомюрье у герцога де Люина, потом, в поисках уединения, переселяется в загородный Пор-Рояль . Он совершенно прекращает занятия наукой как греховные. Несмотря на суровый режим, которого придерживались отшельники Пор-Рояля, Паскаль чувствует значительное улучшение своего здоровья и переживает духовный подъём. Отныне он становится апологетом янсенизма и отдаёт все силы литературе, направив своё перо на защиту «вечных ценностей». Совершает паломничество по парижским церквям (он обошёл их все). Готовит для «малых школ» янсенистов учебник «Элементы геометрии» с приложениями «О математическом уме» и «Искусство убеждать» .

«Письма к провинциалу»

Духовным лидером Пор-Рояля был один из самых образованных людей того времени - доктор Сорбонны Антуан Арно . По его просьбе Паскаль включается в полемику янсенистов с иезуитами и создаёт «Письма к провинциалу» - блестящий образец французской литературы, содержащий яростную критику ордена и пропаганду моральных ценностей, излагаемых в духе рационализма . Начав с обсуждения догматических расхождений между янсенистами и иезуитами, Паскаль перешёл к осуждению моральной теологии последних. Не допуская перехода на личности (большая часть отцов ордена вела безупречную жизнь), он порицал казуистику иезуитов, ведущую, по его мнению, к падению нравственности человека .

«Письма» были опубликованы в 1656-1657 годах под псевдонимом и вызвали немалый скандал. Паскаль рисковал попасть в Бастилию , ему пришлось некоторое время скрываться, он часто менял места своего пребывания и жил под чужим именем. Вольтер писал: «Делались попытки самыми различными способами показать иезуитов отвратительными; Паскаль сделал больше: он показал их смешными».

Исследования циклоиды

Отказавшись от систематических занятий наукой, Паскаль тем не менее изредка обсуждает математические вопросы с друзьями, но не собирается более заниматься научным творчеством. Единственным исключением стало фундаментальное исследование циклоиды (как рассказывали друзья, он занялся этой проблемой, чтобы отвлечься от зубной боли). За одну ночь Паскаль решает задачу Мерсенна о циклоиде и делает ряд открытий в её изучении. Сначала Паскаль не желал предавать полученные результаты гласности. Но его друг герцог де Роанне уговорил устроить конкурс на решение задач по определению площади и центра тяжести сегмента и объёмов и центров тяжести тел вращения циклоиды среди математиков Европы . В конкурсе участвовали многие прославленные учёные: Валлис , Гюйгенс , Рен и другие. Хотя не все участники решили поставленные задачи, в процессе работы над ними были сделаны важные открытия: Гюйгенс изобрёл циклоидальный маятник, а Рен определил длину циклоиды. Решения Паскаля жюри под председательством Каркави признало наилучшими, а использование им в работах метода бесконечно малых повлияло в дальнейшем на создание дифференциального и интегрального исчисления.

«Мысли»

Ещё около 1652 года Паскаль задумал создать фундаментальный труд - «Апологию христианской религии». Одной из главных целей «Апологии…» должна была стать критика атеизма и защита веры. Он постоянно размышлял над проблемами религии, его замысел менялся с течением времени, но приступить к работе над трудом, который задумывался им как основной труд жизни, мешали различные обстоятельства. Начиная с середины 1657 года Паскаль делает фрагментарные записи для «Апологии…» на отдельных листах, классифицируя их по темам. Своими планами он поделился с отшельниками Пор-Рояля осенью 1658 года, на создание книги Паскаль отводил себе десять лет. Болезнь помешала ему: с начала 1659 года он делал только отрывочные записи, врачи запретили ему любые умственные нагрузки, но больной умудрялся записывать всё, что приходило ему в голову, буквально на любом подручном материале. Позднее он не смог даже диктовать и прекратил работу . После смерти Блеза друзья-янсенисты нашли целые пачки таких записок, перевязанных бечёвкой. Сохранилось около тысячи отрывков, различных по жанру, объёму и степени завершённости. Они были расшифрованы и изданы книгой под названием «Мысли о религии и других предметах » (фр. Pensées sur la religion et sur quelques autres sujets ), затем книга называлась просто «Мысли» (фр. Pensées ). В основном они посвящены взаимоотношению Бога и человека, а также апологетике христианства в янсенистском понимании. «Мысли» вошли в классику французской литературы, а Паскаль стал единственным в новой истории великим литератором и великим математиком одновременно. Паскаль писал в своей последней книге:

В этой же рукописи содержался диалог, так называемый «Фрагмент пари» или пари Паскаля , где автор заключает со своим собеседником, которого желает побудить жить в соответствии с христианской моралью, пари на существование Бога. Автор предлагает оценить вероятности выигрыша и проигрыша и утверждает, что вера (выигрыш - Бог есть) несёт благо, в то время как при неблагоприятном исходе (проигрыш - Бога нет) потери ничтожно малы .

Последние годы

В октябре 1661 года, в разгар нового витка преследования янсенистов, умирает сестра Жаклин. Это был тяжёлый удар для Паскаля.

В то же время власти потребовали от пор-рояльской общины безоговорочного подписания формуляра, осуждавшего пять положений учения Янсения. Среди янсенистов не было полного согласия. Группа, возглавляемая Арно и Николем , считала, что следует выработать оговорки к формуляру, удовлетворяющие все стороны, и подписать его. Паскаль примыкал к тем, кто предлагал более жёсткий вариант разъяснения к формуляру, указывающий на ошибочность решения папы . Долгие споры было решено прекратить общим голосованием, состоявшемся на квартире Паскаля. Большинство согласилось с мнением Арно. Потрясённый Паскаль отказывается от борьбы и практически прекращает общение с отшельниками Пор-Рояля .

Увековечение памяти

В честь Паскаля названы:

• единица измерения давления системы СИ ;
• язык программирования Pascal .
• Один из двух университетов в Клермон-Ферране .
• Ежегодная французская научная премия (официальный сайт).
• Гимназия 46 города Гомеля .

Оценки

Тонкие умы удивляются Паскалю как писателю самому совершенному в величайший век французского языка… Каждая строка, вышедшая из-под его пера, почитается как драгоценный камень.

Я бы сделал Паскаля сенатором.

[Читал] чудного Паскаля… человека великого ума и великого сердца… не мог не умилиться до слез, читая его и сознавая своё полное единение с этим умершим сотни лет тому назад человеком.

Какая глубина, какая ясность - какое величие!.. Какой свободный, сильный, дерзкий и могучий язык!

Валлис в 1655 г. и Паскаль в 1658 г. составили, каждый для своего употребления, языки алгебраического характера, в которых, не записывая ни единой формулы, они дают формулировки, которые можно немедленно, как только будет понят их механизм, записать в формулах интегрального исчисления. Язык Паскаля особенно ясен и точен; и если не всегда понятно, почему он отказался от применения алгебраических обозначений не только Декарта, но и Виета, всё же нельзя не восхищаться его мастерством, которое могло проявиться лишь на основе совершенного владения языком.

Сочинения Блеза Паскаля

Первое полное собрание сочинений Паскаля было издано Боссю под заглавием: «Oeuvres de В. Pascal» (5 т., Гаага и П., 1779; 6 т., П., 1819); последнее издавалось в Париже в 1998-1999 гг.

• Рассуждение о любовной страсти. На экземпляре рукописи, найденной В. Кузеном в библиотеке Сен-Жермен-де-Пре в 1843 году, значилось, что она приписывается Паскалю. Единого мнения насчет его авторства у паскалеведов нет.

Русские переводы

• Трактат о равновесии жидкостей // Начала гидростатики (Архимед, Стевин, Галилей, Паскаль). - М. - Л., 1933.
• Опыт о конических сечениях. Приложение: «Письмо Лейбница к Перье… племяннику г. Паскаля» // Историко-математические исследования. - М., 1961.
• Паскаль Б. Мысли. - М.: «REFL-book», 1994. - 528 с. ISBN 5-87983-013-6
• Паскаль Б. Мысли (аудиокнига) // Православный mp3 архив
• Перье М., Перье Ж., Паскаль Б. Блез Паскаль. Мысли. Малые сочинения. Письма. - М. : АСТ, Пушкинская библиотека, 2003. - 536 с. - ISBN 5-17-019607-5 , 5-94643-080-7.
• Паскаль Б. Письма к провинциалу. - Спб., 1898.
• О геометрическом уме и искусстве убеждать; Разговор с г. де Саси об Эпиктете и Монтене; Об обращении грешника. (Перевод Г. Я. Стрельцовой) // Приложение к кн.: Стрельцова Г. Я. Паскаль и европейская культура. М.: Республика. - С. 434-472.

Примечания

1. https://www.biography.com/people/blaise-pascal-9434176
2. идентификатор BNF : платформа открытых данных - 2011.
3. SNAC - 2010.
4. Find a Grave - 1995. - ed. size: 165000000
5. Discogs - 2000.
6. Record #11918679x // общий каталог Национальной библиотеки Франции
7. Аверинцев С. С. Паскаль Блез // : [в 30 т.] / под ред. А. М. Прохоров - 3-е изд. - М. : Советская энциклопедия
8. Аверинцев С. С. Паскаль Блез // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / под ред. А. М. Прохоров - 3-е изд. - М. : Советская энциклопедия , 1975. - Т. 19: Отоми - Пластырь. - С. 260–261.